Колодец Единорога
Шрифт:
Галера вернулась совсем неожиданно, как раз когда на кораблях собирались укладываться спать. Первой мыслью было, что она примчалась за помощью, ибо люди на палубе прыгали и размахивали факелами. Но вот долетел перезвон струн какого-то инструмента, и Рогей радостно прокричал:
— Вся Дейларна поднялась, валькингов бьют!..
Потом, однако, когда все поднялись на борт и закусывали хлебом и мясом, Альсандер выразился скромнее:
— Ну, не то чтобы уж вся…
— Нет, ты только вспомни его рожу, когда он увидел твои волосы!.. — расхохотался Рогей.
— Как звали старого козла — кажется, Родвальд? — спросил Плейандер.
— И стервец наш прибрался, не к ночи будь помянут, — не мог успокоиться Рогей.
— Говорили бы толком, — попросил
— Если позволите, братья, я расскажу все по порядку, — вызвался Эвименес и начал: — Стало быть, подгребли мы к причалу… набережная в снегу, и что-то никто не бежит нас приветствовать. Диад — у него из всех наших ребят самый сильный южный акцент — стал спрашивать, как найти синдиков той гильдии, которая у них там по части съестного. Ну, вышла к нам парочка старцев, до того седых, что уж и не разобрать, какие у них волосы были раньше. Указали они нам дорогу, этак пальчиком через плечо, и плюнули нам вслед, полагая, что мы не видим. Думаете, мы обиделись? Ничуть не бывало! Мы несли знак Лесной Крысы: а чем больше ее оплевывают, тем лучше для Выдры. Да здравствует Каррена!.. — Он встал и поднял кубок, приглашая всех выпить. — Так вот, с грехом пополам указали они нам дорогу, — опрокинув чашу, продолжал Эвименес. — Ну, значит, приходим. В зале гильдии нас принял толстущий мужик — вот с таким брюхом и золотой цепью на нем, весь в мехах, фу ты, ну ты, не то что наши южные синдики, те себя держат попроще. Встретил он нас не так уж недружелюбно, старый хитрец.
«Ваша милость…» — обратился было к нему Альсандер, но он тотчас перебил:
«Не милость, а малость. Когда в нынешние смутные времена мне говорят «ваша милость», так и кажется, что хотят откормить да и прирезать на сало!»
«Кстати, о сале, — говорит братец Альсандер. — Мы — союзники вашей милости и осаждаем пиратов, испокон веку мешающих вам жить. Понимаете ли, нам совсем нечем стало набить животы. Так что мы бы с радостью взяли и сало, и еще много чего в придачу. Да и разговаривать с нами не мешало бы повежливее…»
«В самом деле? — отвечает наш пончик. — А я-то думал, харч вам нынче важней приветного слова, — и ну перебирать цепочку на пузе: — Так не позволите ли взглянуть на ваши верительные грамоты?»
«Мы — солдаты Империи и Колодца, — молвит Альсандер. — Мы пришли издалека, чтобы сражаться под знаменем Бордвина Дикого Клыка. Какие еще верительные грамоты?»
«Ха, Бордвин! — хмыкает наш тюфячок и поглядывает на нас так это искоса. — Значит, при вас должна быть его печать: он же знает, я без нее не могу раздавать хлеб, принадлежащий нашему милостивому графу!»
Ну, тут мы поняли, к чему дело идет…
— Я лично только понял, что его надо прощупать поглубже, — вмешался Альсандер. — Стал я его водить, точно рыбку на леске: и до каких же пор, думаю, будет упираться? Ох и спорили мы с ним — любо-дорого вспомнить, как он тряс всеми своими подбородками, а позади стояли писцы, и. Господи, с каким отвращением они глядели на нас!.. Тут я легонько намекнул, что, мол, оголодалые воины иной раз перестают стесняться в средствах, и он, кряхтя, уступил пару овечек и дюжину мешков муки, но вина — ни-ни, нет, мол, ни капли. И тут, отколь ни возьмись, появляется Рогей…
— С двумя лучниками валькинговской стражи в качестве эскорта, — вставил Рогей.
— Эскорта!.. — захохотал Эвименес. — Вот уж чего им точно хотелось, так это снять тебе голову с плеч. У меня и то во рту пересохло, хоть они на твое горло посматривали, а не на мое…
— Рассказывайте дальше, — напомнил Эйрар.
— А дальше наш пуфик, то есть синдик, сперва порозовел весь, а потом аж пятнами пошел. «Что такое?» — спрашивает.
«Изменник, схваченный на месте преступления! — честь честью ответствуют лучники. — И дезерион говорит, чтобы вы, ваша милость, будучи старшим синдиком, учинили над ним суд, поскольку барон Баррилис, как вам известна, отбыл третьего дня но важному государственному делу…»
«А где, — говорит синдик, — свидетели?»
«Свидетели! — возмущается один из лучников. — Какие свидетели, когда у тебя есть слова нашего дезериона? Ты что, хочешь вызвать его в суд, точно какого-нибудь дейлкарла?»
«Я не слыхал слова дезериона, — говорил Родвальд. — Покамест я слышу только вздор, который несут два сопляка-лучника…»
Те, понятное дело, глядят исподлобья, вот-вот схватят мечи. Синдик тоже набычился, но держится молодцом. А Рогей стоит себе этак беззаботно, ну прямо кот у печи, так, словно это к нему вовсе и не относится. Да притом еще напевает…
— Потому что, — перебил Рогей, — я видел то, чего не видели вы: наш толстопузый и вправду был — наш. Вы думаете, он что там вертел в руках? Маленькое железное колечко на золотой цепи, рядом с печатями. Вот я и запел: «Горе, и слезы, и стенанья повсюду». Полагаю, впрочем, что раньше он только обещал помогать, а до дела дошло впервые. То-то он затрясся, как студень!
— Тут брат Альсандер тоже увидел кольцо, — продолжал Эвименес. — Когда лучники ушли за подмогой, он и говорит синдику: «Ваша милость, раз уж у вас совсем нет вина, нельзя ли попросить хотя бы воды?» Уходит с одним из писцов, быстренько смывает краску с волос и возвращается, сияя на весь зал нашей знаменитой звездой!
«Карренцы!» — ахает толстячок, и зубы у него принимаются стучать, ну точно как те косточки, с которыми пляшут танцовщицы из Дзика. Потом, смотрю, начинает нас пересчитывать.
«Ваша милость, — говорит Альсандер, — вы, без сомнения, ужасно рады нас видеть, но ловко это скрываете!»
Тот чуть на плачет:
«Только вообразите себя в моей шкуре! Господь всеблагий, будь мне свидетелем; я, верховный синдик Малого Лектиса, отдал бы все свое состояние, чтобы поменяться местами с последним подмастерьем! Не успеет смениться луна, в нашем городе будут кишмя кишеть не то что валькинговские «союзники» — целые терции валькингов, взбешенных притом! А тут еще и вы… еще и вы…» — Словом, жалко было смотреть. Альсандер его малость утешил, сказав, что мы, собственно, к нему ненадолго, только пополним припасы и сразу уйдем. Но было похоже, что он знает нечто важнее, и уж мы его порасспросили. Он и в самом деле оказался верным малым, этот Родвальд, хоть и кусал пальцы со страху. Нагрузил нас съестным выше бортов, а рассказал вот что. Когда сгорел Ос Эригу, по берегу, где стоял валькинговский лагерь, разбежалось целое стадо троллей, гоблинов и разной другой мерзости, которую в свое время замуровал между камнями и балками замка его строитель, герцог Микал: он же вроде был любовником одной королевы-ведьмы… забыл, как ее звали. Так вот, при виде нечисти рабочие кинулись наутек, хотя им грозили расправой; свалка, говорят, была не приведи Бог. Еще говорят, будто Бордвина-полководца слопали тролли, когда он пытался что-то предпринять с помощью заклинаний. Правда, другие утверждают, будто его убил сам граф Вальк, малость тронувшийся со страху… или, может, не Вальк, а Стенофон Пермандосский. Но совершенно точно одно: великий Бордвин мертв, как прошлогодняя вяленая треска, все бароны из северных городов призваны в свои терции — и ссорятся на погибель всем валькингам так, что горы трясутся. Да здравствует Дейларна! Да здравствует Каррена!..
33. Побережье Скогаланда. Четвертый сказ о колодце
Все слегка захмелели от радости и от выпитого вина. А утром к ним присоединился еще один корабль — когг из Малого Лектиса. Однако трезвое размышление подсказывало: валькинги и прежде не раз враждовали между собой, и ничего, держава не рухнула, и даже более того: ничто так не сплачивало их и не заставляло забыть распри, как общая беда и общий враг. Поэтому восставшие не изменили первоначального плана — зазимовать в Скогаланге — и провели день в трудах: перегрузили провизию с галеры на большие корабли, а галеру сожгли.