Колодец забытых желаний

Устинова Татьяна Витальевна

Антиквар упал на колени, прижимая руку к боку, из которого вдруг полилось черное и горячее.

Он все еще был жив, этот вздорный старик, и гость выстрелил еще раз — и как будто лопнули и разорвались барабанные перепонки! Старик закашлялся и пополз как-то странно, боком, и стал вытягивать руку, и почти достал до его ботинок, и эта страшная рука умирающего показалась убийце омерзительной. И тогда он стал стрелять в тело, которое подпрыгивало и корчилось, и не остановился, пока не расстрелял все патроны.

У

Федора зуб не попадал на зуб, когда наконец он добрался до широких ступеней, которые вздымались из затоптанного и кое-как расчищенного от снега тротуара и, казалось, вели прямо в рай.

Где-то он потерял свою шапку и совершенно не мог взять в толк, где именно. Волосы лезли в глаза, он все время заправлял их за уши и шмыгал носом, которому тоже было очень холодно.

Руки у него дрожали.

Он подозревал, что все будет плохо — на пути к свободе непременно случается что-нибудь ужасное, так уж заведено! — но даже представить себе не мог, что все будет настолько плохо.

На последней ступени он поскользнулся и влетел в широкие, сверкающие раздвижные двери.

Он должен, должен!.. Он не может позволить себе отступить.

Даже просто войти в просторный вестибюль с чистейшими мраморными полами, с конторкой, охранником и двумя одинаковыми секретаршами в строгих костюмах и очках было почти немыслимо.

Федор отчаянно трусил, и каждый шаг по сверкающему мрамору давался ему с трудом. Он шел к конторке и боковым зрением видел, как охранник негромко сказал что-то, будто сам себе, и не спеша двинулся в его сторону, а секретарши в одинаковых очках переглянулись и уставились на Федора во все глаза.

— Здрасти, — хрипло сказал Федор и нервно заправил волосы за ухо. — Можно мне увидеть Алексея Дмитриевича Башилова?

Секретарши молчали, как воды в рот набрали. Охранник приближался. Из каких-то потайных дверей в углу огромного и роскошного вестибюля вышел еще один и стал у турникета.

Федору стало жарко.

Секретарши еще раз переглянулись, и та, что была справа, спросила замороженным голосом, есть ли у него пропуск.

Федор ответил, что нет, но, если позвонить, может быть, его и примут.

Та, что была слева, пожала плечами, повернулась вместе с креслом и стала глядеть в компьютер. Федор ее больше не интересовал. Та, что была справа, тоже пожала плечами, но тем не менее взяла крошечную перламутровую трубку со сверкающей подставки, потыкала острым ноготком в кнопки и совершенно другим, оттаявшим, весенним и радостным голосом сообщила, что к Алексею Дмитриевичу просится какой-то человек, но у него нет пропуска. Тут она прижала ладошкой трубку и спросила у Федора, как его зовут.

Он сказал.

— Как?! — удивилась секретарша и почти по слогам повторила в свою перламутровую трубку: — Федор Алексеевич Башилов.

Та,

что была слева, перестала печатать и уставилась на него. Охранник замер у него за плечом, поправляя витой шнурок за ухом. Федор оглянулся на него затравленно. Он чувствовал себя ужасно.

Перламутровая трубка что-то прострекотала, секретарша кивнула и неспешным движением вернула ее на подставку.

— Ваш паспорт, пожалуйста, — сказала она Федору уже не замороженным, но и не весенним, а удивленным голосом. — Или водительские права.

Федор полез в нагрудный карман и извлек паспорт.

— Знаете, куда идти?

Он не знал.

— Пожалуйста, в лифт и на двенадцатый этаж. Там вас проводят.

Охранник у турникета смерил его равнодушным ящеричьим взором, но турникет, к которому Федор приложил выданную ему пластиковую карточку, беспрепятственно пропустил его к сверкающим лифтам. Федор уже совершенно изнемог от напряжения, и жарко ему было ужасно.

— Зачем ты притащился сюда? — первым делом недовольно спросил отец, когда сына провели в кабинет. — Я тебя не приглашал.

— У меня… дело, — запнувшись, ответил Федор. — Я хотел поговорить.

— Какое у тебя может быть дело! — фыркнул отец презрительно.

Он стоял в фонаре огромного окна, словно вынесенного на улицу, и там, за окном, до самого горизонта простиралась окутанная морозной дымкой Москва, и красное лохматое солнце низко стояло над замерзшей рекой.

Отец оглянулся на Федора, топтавшегося в дверях, и приказал:

— Садись! Да не сюда! Вон стол для переговоров, туда и садись!

Федор решительно не знал, который из двух стол для переговоров, и отец нетерпеливо, подбородком, указал ему, куда именно нужно садиться.

Федор сел.

— Ну?

Отец все еще продолжал смотреть в окно, стоя в эркере, и казалось, что он летит над замерзшей Москвой, со своими длинными, зачесанными назад волосами, в черной рубашке и лакированных ботинках.

Демон, неожиданно подумал Федор.

— Ну?! — повторил отец с нажимом. — У меня времени нет! Говори или… проваливай!

Федор рывком вытащил рюкзак, на который плюхнулся с размаху. Сидеть на нем было очень неудобно.

Он аккуратно прислонил его к стулу и поднял на отца глаза.

Я ничего не смогу сказать, подумал он с ужасом. Ничего.

Этот человек завораживал его, как удав — глупого кролика.

Отец какое-то время молча рассматривал его.

— Тебя мать, что ли, прислала? Денег опять дать?!

— Н-нет! — быстро и горячо воскликнул Федор. — Она даже не знает, что я здесь… у вас.

— Ты у меня, да, — язвительно сказал отец. — Но мне некогда с тобой валандаться! Что тебе от меня нужно?

Федор не знал, как начать. Он не знал, что говорить. Он вообще больше ничего не знал!