Колодец забытых желаний
Шрифт:
— Да никакие не три! — Она зацепилась за край ковра и чуть не упала. Щеки у нее пылали. — Я заодно прогуляюсь.
Он пожал плечами.
Она добралась до середины холла и стала озираться, не в силах сообразить, какая именно дверь ведет на улицу.
Вешалки, на которой внавал висели старые куртки и валялись шапки и перчатки, не было. Грязных следов на паркете не было тоже. Обуви не было!.. Как ее найти, эту дверь?..
— Олег, а где… входная дверь?
Он показал подбородком.
— А где мое пальто? И сапоги?
Он показал
Ника осторожно ее открыла, сам по себе волшебным образом зажегся свет, и комната выпрыгнула из темноты, завешанная верхней мужской одеждой. По размерам комната была точь-в-точь как Никина квартира. Маясь от неловкости и унижения, она нашла свое пальтецо и сапоги, с которых на безупречно чистую плитку натекла небольшая лужица, надела пальто и стала застегивать сапоги. «Молнию», как назло, заело.
Дверь открылась, и на пороге предстал Олег Петрович.
— Лучше все же на машине, — сказал он равнодушно.
— Не нужно мне машину! — Она уже злилась и точно знала, что заплачет, как только ей удастся выскочить на улицу.
Только бы побыстрее выскочить, только бы не при нем.
Он некоторое время поизучал ее манипуляции с сапогами.
— Почему все такие, как ты, носят такие сапоги? — спросил он задумчиво.
— Такие, как мы, — это какие? — спросила Ника. «Молния» наконец подалась, поехала вверх и больно прикусила кожу вместе с колготками.
Слезы, предательские, дурацкие женские слезы унижения и боли показались на глазах.
Я не заплачу, сказала она себе. Я ни за что не заплачу.
И мне наплевать на колготки!
— Такие — это какие?! — повторила она, глядя на него. В горле стоял комок, было трудно дышать. — Старые?! Страшные?! Бедные?!
Он пожал плечами.
— В сапогах теплее, чем в ботинках, — сказала Ника и всхлипнула, но удержалась. — В них можно долго ждать троллейбуса. Через сугроб лезть удобно. И можно не покупать их каждый сезон! И носить с юбкой, и с брюками тоже! Это ты хотел у меня узнать?
— Ника, — начал Олег Петрович, чувствуя себя отвратительно, — если ты решила, что я тебя выгоняю…
— Не-ет! — крикнула она. — Ничего я не решила! Я ухожу сама! Потому что мне надо домой! Немедленно надо домой! Прямо сейчас!
Она выбралась из гардеробной, печатая шаг, прошла мимо него и стала открывать все двери подряд. Она вдруг позабыла, какая входная.
Олег подошел и открыл нужную.
— Спасибо, — сказал Ника, протиснулась, изо всех сил стараясь не коснуться его, и с порога еще обернулась. — За все тебе спасибо, Олег! Если бы не ты, мы бы пропали, и Федор пропал, а он для меня главный человек на свете! Вот, хочешь, до земли поклонюсь?
И она отвесила земной поклон.
Он кивнул.
— Прощай, — сказала она. — Я просто слишком сильно увлеклась. Напридумывала. Больше не буду.
Он опять кивнул.
Говорить было нечего, и она побежала вниз по широкой мраморной лестнице, касаясь рукой в старенькой перчатке отполированных перил с чугунными завитушками.
Олег
Вот так правильно, подумал он вяло. Вот так и должно быть. Эта женщина мне не подходит. С ней все будет слишком всерьез, уже слишком всерьез, а у меня… работа.
Кажется, было что-то еще, из-за чего она ему не подходит, или не было?..
Значит, так. Я не могу себе позволить ничего такого, потому что у меня… у меня… работа. Ну да, вот же еще и работа! А что у нас шло пунктом первым?
Кажется, тоже работа.
Он стоял у двери и слушал. Ничего не слышал, конечно, три слоя бронированного железа отделяли его от широкой мраморной лестницы, по которой неслась Ника, убегая от него.
Глупо было стоять под дверью, и он пошел в столовую. По дороге он все никак не мог сообразить, столовая — это налево или направо, а потом сообразил.
Столовая, громадная и пустынная, как Море Дождей на Луне, показалась ему самым холодным местом на свете. Топить, что ли, перестали?.. Он дошел до эркера, в котором стоял белый рояль, а рядом на Новый год всегда наряжали елку, пощупал огненные батареи, повернул обратно и дошел до пузатого буфета, который однажды добыл для него Василий Дмитриевич. Помнится, они оба еще очень гордились этим буфетом! Маятник качался в громадных напольных часах, взблескивал отраженным светом, и была в этом взблескивающем свете вселенская тоска и пустота, куда там Морю Дождей!
Что-то попалось ему на глаза, за что вдруг зацепилось сознание, но он не понял, что это такое.
Он насторожился, поискал глазами и вдруг увидел.
На уголке стола был организован натюрмортик. Запотевшая бутылка водки, две стопки, два соленых крепеньких отурца на хрустальном блюдечке, два толстенных ломтя черного хлеба, а сверху по куску отливающего в розовое сала, и еще синий лук колечками, приваленный к каждому куску хлеба.
Олег подошел и стал разглядывать натюрмортик. И вдруг улыбнулся растерянно. Она все поняла, хотела его подбодрить и как-то рассмешить, что ли, и дать ему понять, что все это не всерьез — кто же ест лук с салом на романтическом свидании?! Уже Олег-то Никонов не ест вообще никогда, не то что на свидании!
И пока в ванной он разговаривал с богом, она соорудила все это — для него. Чтобы утешить.
Нельзя швыряться тем, чем тебя собираются наградить, подумалось ему. Нельзя кричать — заберите у меня награду, с ней слишком много возни, и вообще страшно, я и без нее как-нибудь управлюсь, ведь управлялся до сих пор!..
Он взял увесистый бутерброд с тарелки, откусил и зажмурился от счастья — так было вкусно.
Может, еще не поздно? Может, вернуть ее?!
Ну да, да!.. Он сейчас позвонит Гене, и они поедут к ней, она его прогонит, конечно, но он умеет убеждать. Он убедит ее, привезет обратно, в это самое Море Дождей, самое пустынное место на свете, и они что-нибудь придумают. Не век же им поодиночке пропадать!