Колодезь Иакова

Бенуа Поль

– Будет! Будет! – зарычало десятка два голосов.

– Дети мои! – закричал корреспондент «Голуа». – Благословение кинжалов. – Он вытащил свое стило и стал размахивать им по направлению к Королеве Апреля. Остальные сделали то же самое.

– Королева, что ты сделала? – прошептала испуганная Агарь на ухо подруге, среди шума и криков пришедшей поцеловать ее.

– Что я сделала? – сказала певица с величественным жестом. – Да просто сделала тебе имя, дорогая моя.

– Но я же через три дня уезжаю.

– Вы, значит, хотите нас покинуть? – грустно произнес де Биевр.

Она бросила на него умоляющий взгляд, точно просила поддержки перед всем светом, перед самой собой. Но он продолжал:

– Наш общий друг, Королева Апреля, права. Все эти люди, которые сейчас кажутся вам лишенными здравого смысла, все они создают имя, репутацию и каждое утро с помощью газет о вас узнают не только во всех концах Франции, но и во всем мире.

Он все говорил, несмотря на то, что видел, что напрасно тратил слова, ибо соседка его больше не слушала.

Тусклым взглядом смотрела она на стол, над которым синие облака папиросного дыма сплетались в затейливые мягкие узоры. Фрукты, цветы, голые плечи женщин, их нежные раскрашенные лица проступали сквозь туман, точно нарисованный лиловой и розовой пастелью.

Ликеры превращали рюмки в букет странных прозрачных цветов.

Де Биевр, весь ушедший в наблюдение за борьбой, отражавшейся на лице Агари, нагнулся к ней.

– О счастье сожалеете вы, – прошептал он, – или о горе?

Она в отчаянии заломила руки, но вдруг пересилила себя и улыбнулась.

Дю Ганж уселся позади них.

Когда он говорил, губы его почти касались ее шеи.

– Дорогой мой, – не без некоторой сухости заметил де Биевр, – мне кажется вы сменили место.

– О! – рассмеялся последний. – Не всегда все для одного.

– Вам надо подавать хороший пример.

Он комическим жестом поднял руки к небу.

– Весь свет, беру вас свидетелем, мадемуазель Жессика, объединился, чтобы помешать мне приблизиться к вам.

– Брось его, – шепнула Королева Агари, – и пойдем со мной. Я должна с тобой поговорить.

И она увела ее в дальний угол зала.

– Поздравляю, дело идет на лад.

– Какое дело?

– Да ты что, не видишь? Он совсем попался.

– Кто?

– Он, черт возьми, дю Ганж. И знаешь, малютка, он зарабатывает шестьсот тысяч в год, и четыреста тысяч достанется женщине, умеющей взяться за дело. Признайся, что для начала это недурно. Правда, существует этот верблюд Клоринда. Но он, кажется, уже пресытился ею. Рядом с тобой она проиграет.

– Королева, послушай меня… – начала Агарь.

– Лучше ты меня слушай. Я знаю его. Он, наверно, предложит проводить тебя. Ты, конечно, не соглашайся. Скажи, что остановилась у меня. Он придет. Понимаешь?… Впрочем, я надеюсь, ты достаточно взрослая. Правда, моя маленькая Жессика, я страшно счастлива! И кто бы мог подумать шесть лет назад в Александрии, когда мы ели на десять пиастров в день в греческом бистро на набережной… Мы идем вперед! Вперед!

Почти бесчувственная, охваченная оцепенением, Агарь видела вместо людей лишь отраженные бесчисленными зеркалами призраки, двигавшиеся взад и вперед: все глуше и глуше говорившего Франсуа дю Ганжа, профиль рыжего барона, болезненного Поля Эльзеара, де Биевра, с тонким чуть помятым лицом.

Все эти люди, которых она еще вчера не знала, внезапно вышли на сцену, чтобы сыграть в следующем акте ее жизни, которой таинственной судьбой предназначено было в известные промежутки времени за несколько минут меняться до самого основания.

На авеню Де-ла-Опера уже почти никого не оставалось. Редко попадались зябко поднимавшие воротники пальто ночные гуляки. Исчезли сверкающие автомобили.

Де Биевр взял под руку Поля Эльзеара.

– Я иду пешком. Пойдем вместе?

Старик жил на улице Вернейль. Молча спустились они по пустынной авеню и пересекли Карусель, черную и холодную.

Когда они спустились на мост Рояль, Эльзеар сказал своему спутнику:

– Вы заметили?

– Что?

– Она сбежала с болваном дю Ганжем.

– Королева Апреля была с ними, – ответил де Биевр.

– Маленькая бесстыдница! Хорошим ремеслом занимается! Все равно, для начала и этот кретин сойдет. Не теряет времени.

Они пошли дальше.

– Дю Ганж зарабатывает в год пятьсот тысяч франков? – спросил де Биевр, когда они достигли набережной.

– Да.

– А вы сколько зарабатываете?

– Зависит от газеты и моего желания работать. Тысяч тридцать, вероятно. – И он с горькой иронией прибавил: – Правда, у меня есть еще пенсия инвалида и военная медаль. Но я понял, что вы хотели сказать. Спасибо. Если вернуться к нашему разговору, то все это вряд ли подтвердит ваши прекрасные идеи о бескорыстии народа. – Ему точно нравилось терзать себя.

Де Биевр задумчиво покачал головой.

– Кто знает? – прошептал он.

XII

В четверг четырнадцатого февраля Агарь впервые выступила в роли Бержер. Франсуа дю Ганж специально для нее написал новое ревю. Тот же дю Ганж уже месяц как устроил ее на улице Винез в очаровательном павильоне, скрытом в тенистом садике таких размеров, что его вполне хватало гонявшимся друг за дружкой дроздам.

Среди репетиций и хлопот по устройству квартиры она совершенно не имела времени, чтобы подумать о чем-нибудь другом. Может быть, так было лучше для нее.

Франсуа дю Ганж, новая страсть которого занимала весь театральный мир, предупреждал все ее малейшие желания.

Впрочем, как раз в это время ему бессовестно везло.

Его три ревю, шедшие все Рождество, принесли до сих пор небывалый доход.

Директора рвали их друг у друга и клялись только его именем. Он чувствовал себя королем. Как и всякого сангвиника, успех возбуждал, опьянял его, возвышал над самим собой.