Колодезь Иакова
Шрифт:
Яркий свет улиц и дрожащий в воздухе шум кружили голову. Агарь потеряла дорогу. Повернув налево и поблуждав минут пятнадцать, она очутилась на огромной, грохочущей площади. С одной стороны открывалась широкая улица с двумя рядами гигантских фонарей в белых колпаках, невыносимый свет которых ошеломил ее, с другой стороны в синих сумерках вырисовывались колоннады какого-то большого здания. «Опера», – узнала Агарь. Для верности она справилась у полицейского, с улыбкой подтвердившего, что она не ошиблась.
Выйдя на середину площади, она с четверть часа простояла точно загипнотизированная, не в силах понять, ужас или восхищение охватили ее. Рядом с ней метрополитен периодически заглатывал и изрыгал бесконечное количество точно лихорадкой подталкиваемых мужчин и женщин.
Агарь не могла стоять на месте. Несколько раз ее толкнули. Какой-то мальчишка, несший огромный пакет, с яростью ее ударил и вдобавок еще выругался. Она пошла дальше…
Из двери одного из домов выпорхнули с шумом молоденькие девушки. Был час закрытия ателье. На скромной, прибитой слева от двери дощечке Агарь прочла имя, ошеломившее ее. Она, значит, находилась на rue de la Paux. Возможно ли, что имя знаменитого портного, платьем от которого, когда-то перекупленным у комиссионера в Константинополе, она так гордилась, было начертано простыми маленькими буквами на скромной мраморной дощечке? А ей казалось, что оно должно быть в ореоле огней! В этот миг – и навсегда – она усвоила урок, преподанный ей Парижем.
Пройдя немного дальше, она остановилась у окна ювелира. И у него было громкое имя, от которого мурашки забегали по телу Агари. Глазами, расширившимися от удивления, любовалась она лежавшими на бархате драгоценностями, к которым устремлены желания женщин и усилия мужчин. Никакого нагромождения украшений, всего несколько вещей: рубин, изумруд, ожерелье розового жемчуга… Состояния старого графа Кюнерсдорфа и трудолюбия Кохбаса, соединенных вместе, едва хватило бы, чтобы купить эти три предмета.
Перед магазином остановился автомобиль. Из него вышли стройный молодой человек и две женщины, меха которых поразили Агарь.
Одна из них держала на поводке белую лохматую собаку. Человек в сюртуке отворил дверь ювелира и низко поклонился посетителям. Но женщины остановились на пороге и, подталкивая друг друга локтем, повернулись в сторону Агари. Улыбнувшись, они перекинулись парой слов. Агарь ничего не расслышала. Она убежала. Она решила, что незнакомки смеялись над ее бедностью. В действительности обе восторгались ее красотой.
Расстроенная, не в силах вынести второй такой встречи, Агарь взяла такси и поехала в отель. Даже не пообедав, поднялась она к себе в комнату. Ей хотелось спать. Около девяти часов в дверь постучали. Лакей подал ей письмо. Она лихорадочно его вскрыла. Барон не откладывал дел в долгий ящик. Он извещал ее, что получил письмо и желает видеть ее на следующий день, тридцать первого декабря, к одиннадцати часам утра.
Вздох облегчения вырвался из ее груди.
Возможность в скором времени покинуть этот ужасный город и так быстро полученный ответ одинаково радовали ее.
Она решила, каков бы ни был исход свидания, сейчас же после него пойти к Куку и справиться о первом отходящем в Палестину пароходе.
На следующее утро Агарь была готова уже к восьми часам.
Выйдя на улицу и поднявшись по бульвару Сен-Мишель, она прошла в Люксембург. Она купила хлебец, половина которого досталась воробьям и сизым голубям.
Рядом с ней, перечитывая лекции, завтракали две молоденькие студентки. Одна из них, тонкая и чуть рыжеватая, напоминала Гитель.
Агарь так боялась опоздать на свидание, что уже в десять часов была на Фобур-Сент-Онорэ.
Несколько раз прошлась она от Елисейского дворца до улицы Рояль, подолгу рассматривая витрины магазинов. Войдя в один из них, она купила сумку в подарок маленькой Гитель, о которой она с такой нежностью думала.
Ровно в одиннадцать часов она позвонила у дома Ротшильда и протянула открывшему ей дверь швейцару письмо.
– Оно от Каркассонны, – сказал он.
– Каркассонны?
– Да. От второго секретаря барона Ротшильда. Я проведу вас к нему.
– Разве я не буду говорить с бароном лично?
Швейцар пожал плечами. Такие вопросы выходили за рамки его компетентности.
В сопровождении лакея, вышедшего ей навстречу, Агарь прошла в парадный холл. Волнение ее совершенно исчезло. Она была готова к борьбе.
У дверей роскошного кабинета ее ожидал стройный, элегантно, но строго одетый молодой человек.
– Госпожа Кохбас, не так ли?
Она слегка поклонилась.
– Будьте добры, присядьте… Меня зовут Ренэ Каркассонна. Это я, сударыня, написал вам письмо. Барон поручил мне провести вас к нему через четверть часа.
Страхи Агари рассеялись: барон примет ее.
Успокоившись, она стала разглядывать своего собеседника. Это был мужчина лет тридцати пяти, хилый, уже лысый. Он носил монокль и маленькие темные усы. Лицо его светилось добротой и прилежанием примерного ученика политехникума.
При виде Агари он совсем оробел. Он, очевидно, не ожидал, что она так красива!
Заметив его неловкость, Агарь тут же воспользовалась произведенным ею впечатлением, чтобы ободрить его. Не прошло и пяти минут, как они болтали, точно старые друзья.
В теплом, оказанном ей приеме Агарь не без досады почувствовала примесь любопытства. Неужели в Париже на сионистов смотрели как на явление более или менее исключительное?
Каркассонна становился все смелее.
– Все счастливы вас тут видеть, и я, быть может, более других. Знаете почему?
– Почему?
– Потому что я занимаю его место.
– Его место?
– Да, место вашего мужа. Ко мне перешли обязанности господина Кохбаса. Кресло, в котором я сижу, он занимал в течение пяти лет, проведенных им у барона.