Колокола Бесетра
Шрифт:
Потом дверь снова отворяется, и Жозефа идет пить кофе вместе с ночными медсестрами.
Вот так он начинает знакомиться с распорядком дня в больнице. Это занимает его мысли. Кроме того, это доказывает, что его разум и чувства не так притуплены, как вчера.
Еще одно открытие: неприятные конвульсивные подергивания почти прекратились. Рене шевелит под одеялом пальцами левой руки. Ему даже удается немного приподнять эту руку и согнуть ее в локте, а чуть позже пошевелить ногой.
Но обе правые конечности продолжают оставаться неподвижными.
Пользуясь
За окном, как и вчера, висит туман, сквозь него видна шиферная крыша. Два окна в здании напротив освещены, в одном из них видна женщина, которая поспешно одевается.
Во двор въезжают машины и выстраиваются перед главным корпусом, в котором находится Могра. Где-то неподалеку от его палаты есть лестница со скрипучими ступенями. Часы на церкви бьют шесть, потом начинают гудеть колокола, сзывающие прихожан к утренней мессе.
Вокруг начинает постепенно пробуждаться жизнь. По тротуару тащат мусорные баки. Где-то далеко слышен слабый звон электрического звонка, а может, и будильника; на кухне, расположенной то ли на первом этаже, то ли в подвале, повара начинают греметь громадными кастрюлями.
Это напоминает ему раннее утро в редакции, когда в наборном цехе идет пересменка, верстальщики занимают места перед талерами, наборщики — перед наборными кассами, а дежурные репортеры и машинистки уступают место дневной смене.
В котором часу происходит пересменка в больнице, он пока не знает.
Услышав шаги Жозефы, снова закрывает глаза, не желая, чтобы его тревожили.
Она подходит к кровати и смотрит на него. Пахнет от нее уже чуть иначе.
Пользуясь передышкой, она выходит в коридор и закуривает сигарету.
Вскоре ему становится ясно, что пересменка и подъем больных происходят в половине седьмого. Везде одновременно начинают звучать шаги, хлопают двери, и Рене обнаруживает, что его этаж, казавшийся в предыдущие дни таким тихим, на самом деле оживленный и шумный.
Тени больных скользят туда и сюда по экрану застекленной двери; Жозефа, докурив, сует ему под левую мышку термометр.
Торопливые, четкие шаги заглушают тихое шарканье ног, которое он непрерывно слышит в коридоре. Шаги затихают перед приоткрытой дверью, она отворяется шире, и украдкой, слегка приподняв веки, больной видит м-ль Бланш, которая одета весьма элегантно.
Она кивает Жозефе, и, переговариваясь вполголоса, они выходят в коридор и направляются в раздевалку, где медсестра переодевается, включая и туфельки на шпильках. Могра почему-то убежден, что у нее есть небольшая машина, скорее всего голубая или светло-зеленая.
Возвращается м-ль Бланш уже одна. Вынимает у него из-под мышки градусник.
Он закрыл глаза недостаточно быстро, и она понимает, что он проснулся.
— Доброе утро! — весело бросает она. — Мне сказали, что ночь вы провели хорошо. Если будете паинькой, я попробую дать вам немного апельсинового сока.
Почему она разговаривает с ним как с ребенком? Она ведь умная женщина и знает, что он тоже не дурак. Если бы они повстречались не в больнице, а где-нибудь еще, она обращалась бы с ним по-другому, ей и в голову бы не пришло произнести эти дурацкие слова: «Если будете паинькой…»
Рене никак не реагирует и лишь следит за ней взглядом, пока она изучает листок, висящий в изножии кровати, и записывает туда его температуру. Он единственный, кто не знает, что написано на этом листке, а ведь его это касается в первую очередь.
В сущности, он превратился в предмет. Здесь, по-видимому, принято оставлять двери приоткрытыми, причем не только в его палату, но и дверь в зал, откуда доносится приглушенный гул.
Какой-то пожилой мужчина в фиолетовом халате из толстой шерсти широко распахивает дверь и начинает с любопытством его разглядывать. Паралитик, который идет на поправку? Нет, судя по отсутствующему взгляду и по тому, как он медленно покачивает головой, скорее, умственно неполноценный. М-ль Бланш не обращает на него внимания, и, постояв так молча несколько минут, странный тип удаляется.
По коридору провозят тележку с огромными, стучащими друг о друга бидонами. Дверь снова отворяется, и входит старшая медсестра в сопровождении молодого практиканта.
— У вас все хорошо? Как вы спали?
Вопросы она обращает не к нему, да он и не смог бы ответить. М-ль Бланш протягивает листок, приколотый к куску фанеры. Матрона читает и передает листок спутнику, но тот никак прочитанное не комментирует. Оба подходят к штативу и укрепляют на нем новую капельницу с глюкозой.
— Как вы думаете, — осведомляется м-ль Бланш, — могу я позвать парикмахера, чтобы моего пациента побрили?
Могра совсем забыл о своем подбородке: щетина у него жесткая, отросла, должно быть, за четыре дня изрядно, да к тому же он еще и брюнет — этим пошел в мать. И тут за него подумали, однако благодарности Могра не испытывает. Он чувствует, что все эти знаки внимания обезличены, что он занимает постель временно, а ритуал тут для всех одинаков. В один день электроэнцефалограмму. В другой — спинномозговая пункция. Затем рентген.
Затем — борода и апельсиновый сок…
Если бы Бессон д'Аргуле был просто врачом, а не старым его другом, вполне вероятно, что никто не стал бы говорить с ним о его болезни, ему просто посоветовали бы не тревожиться и довериться врачам.
Бессон же из любезности сказал столько, сколько мог; к тому же он человек очень занятой, и ему не так-то просто выкраивать среди множества дел время, чтобы ездить сюда, к Итальянской заставе.
— Пора заняться вашим туалетом… Когда утром я ехала сюда, то подумала, что было бы неплохо, если бы вам принесли портативный приемник. Я уверена, что профессор не будет возражать, а вам полезно немного отвлечься.
У него нет ни малейшего желания слушать радио. Он не хочет отвлечься, и зря она пытается думать за него. Жизнь за стенами больницы его не интересует. Вполне довольно того, что происходит вокруг — проходящих по коридору людей, звуков на этаже, которые он уже начинает распознавать.