Колокола (сборник)
Шрифт:
Из дому Кира выскользнула босая (тупоносые ботинки она обула на лестнице).
Ночь. Навстречу девочке хлестнуло мглой и дождем.
Проехал грузовичок, вздымая грязь. Низко опустив голову, прошла женщина.
«Если Сашка завтра поправится, я отдам Веронике это пальто. Утром отдам. Как проснется, сейчас же, сейчас же его отдам... Все на свете я ради него отдам!»
— Такси-и! Пожалуйста. Воробьевы горы.
— Ты что, решила в ночи совершить экскурсию?
— По какому праву
Дождь хлестал о стекла окон. Кира сидела зажмурившись, словно дремала.
«Отчего так долго!.. Как долго, как долго!..»
— Что случилось с такси, товарищ водитель?
— А ничего такого — легкое землетрясение: зажгли светофор.
— Остановитесь-ка... Мы приехали. Подождите. Я — мигом.
— Ах вот оно что! Я — ждать, а ты — наутек?
— Ладно. Если хотите, можете подняться вместе со мной, — высокомерно сказала Кира.
...Она дома. Приехала. Вон светятся ее окна... Значит, еще не ложилась спать... Скорей, скорей!
— Валентина Петровна!.. Простите. У нас... То есть у меня... Происшествие... В общем... Заплатите ему, пожалуйста. Пусть уйдет, пусть смоется...
— Что с тобой, девочка? На кого ты похожа?
Кира робко присела на ту приступку у вешалки, где галоши. Ржевская стянула с нее пальто. Кира икнула.
— Снимешь чулки?! Снимай. Они — мокрые. Ну? Говори!
Вместо ответа Кира опять икнула.
— Ладно, давай помолчим. Успокойся. Пойдем-ка я чаю дам. Надень мои туфли. Нет, погоди, я налью тебе в чай коньяку. Не хочешь? Ну хорошо. Я выпью чаю, а ты поикай, поикай...
И тут-то Кира перевела дыхание. И принялась говорить. Она говорила жадно, захлебываясь, перебивая себя, торопясь.
Это была ее первая в жизни исповедь.
— Все? — спросила Ржевская.
— Да. То есть нет... То есть все.
Ржевская встала и, опустив голову, тихо прошла по комнате.
— Девочка, почему они не дали ему гауптвахту?
— Не знаю. Ничего я не понимаю.
— Кира, здесь что-то не так... Успокойся. Завтра я пойду в институт, и все образуется. Ну!.. Подними-ка голову. Улыбнись. Молодцом!
Ржевская села к столу и задумалась.
— Значит, вы целовались! В лесу? Нет, девочка, этого не бывает...
— Честное слово — было. И вот за это, за это...
— Погоди-ка... Вы целовались... А потом он взял тебя за руку... Не слушай меня. Я шучу, шучу.
Усталое лицо женщины с пиявками широких бровей, соединившихся у переносья, стало насмешливым и печальным.
— Шучу! Неужели не понимаешь? Ночь, дождик, чулки, которые ты порвала, твое заляпанное пальтишко — все это жизнь, жизнь... Она стучится в двери — к тебе. Это жизнь. Поняла?
— Нет.
— Счастлив даже тот человек, который остро чувствует одиночество.
— Не говорите так... Это — страшно.
— Да, страшно. Но это — жизнь. А он был когда-нибудь... груб с тобой?
— Был. Но мы помирились, и я простила.
— Деточка, я не совсем о том. Вы в лесу... Вас двое... Нет! Этого не бывает...
— Почему вы не верите, Валентина Петровна?
Ржевская расхохоталась.
— А чего здесь особенного? Почему нам никто не верит?.. Лес? Подумаешь! Невидаль! Нельзя целоваться?
— Можно. Нужно.
— Валентина Петровна... Родная... Вы... Я... Я, кажется, поняла.
— Кира, разве я дала тебе право меня исповедовать? Ладно, шучу, шучу... Не обижайся. Я бы хотела быть очень старой. Старой-старой. Я хотела бы ждать своего старика. Хотела бы постареть, быть старой тувинкой... И чтоб мы жили в чуме.
— Зачем?
— А разве нехорошо?... Или вот: пусть уж мой старикан — рыбак. Мы живем на Кубани. Домик у моря... Я жду, старик уходит на лов. Он меня называет «моя старуха»! У нас много-много детей... А ведь бывает такое, Кира!.. Не слушай меня. Вот трешка, щегленок. Иди! Завтра мы обе должны быть в полном вооружении. Надо выспаться. Нам предстоит бой!
СЫНОВЬЯ
...Такси подъехало к институту, и актриса увидела Киру у открывающейся и закрывающейся институтской двери. Лицо у девочки было испуганное.
— Успокойся, щегленок, я тут. Придется тебе убедиться, что бывают люди, которые держат слово. Обещаешь не волноваться? Я, пожалуй, пойду одна... О многом нужно будет поговорить. Вот пятерка: пойди поешь. По носу вижу, что ты ничего не ела.
В сером пальто и черном закрытом платье, ловко накрашенная и хорошо причесанная, Ржевская была моложава, эффектна. Ей предстояло «дело». (Она ли не помнила, что значит — чужое дело?)
Толкнула входную дверь, оглянулась... Кира продолжала шагать взад-вперед по улице, стиснув зубы, сжав озябшие кулаки в карманах плаща. (Откуда было знать Ржевской, что клетчатое пальто она нынче утром отдала Веронике.)
«Если все образуется, как говорит Валентина Петровна, — подкупала судьбу Кира, — я не позволю маме ходить за хлебом, стану обстирывать Ксану и Вероничку... Пойду уборщицей... Я...»
Она не могла придумать, какой бы ей принести обет посуровей, потяжелей...
«Я обреюсь наголо».
Сняв пальто, актриса поднималась по институтской лестнице. Здесь, в полумгле, она все еще была моложава, не худа, а стройна... А главное — до чрезвычайности элегантна.
На нее оглядывались. Это придало ей некоторую уверенность.