Колокола

Топелиус Сакариас

Лиза любила свои колокола, как только можно любить что-либо на свете после Бога и своих близких.

– Берегись, – говорил ей отец, – если постоянно будешь слушать колокольный звон, то оглохнешь.

– А что это значит, отец? – спросила Лиза.

– Это значит, – отвечал отец, – что твои уши перестанут слышать все прекрасное на свете: пение псалмов, щебетание птичек и даже человеческий голос; и тогда ты одиноко погрузишься в глубокую, вечную тишину.

– Могут ли глухие слышать колокольный звон? – спросила опять Лиза.

– Да, пожалуй, – сказал отец, – я думаю, что, по большей части, глухие слышат колокольный звон.

– Ну, тогда какая же в этом беда? – сказала Лиза.

Однако

случилось то, чего боялся отец. Чем старше становилась Лиза, тем тише, казалось ей, становилось вокруг нее. Сперва, когда она, бывало, летним вечером слышала писк комара в лесу, ей казалось, что это отдаленный звон колоколов. Понемногу все звуки, достигавшие ее ушей, начали казаться ей колокольным звоном: щебетание птичек на ветках березы, шум водопада, веселый говор людей, собиравшихся по воскресным вечерам на церковном пригорке – все отзывалось в ушах Лизы, как ясный звук металла. И все-таки, несмотря на это, Лиза не могла расстаться со своими милыми колоколами. Наконец, все заметили, что Лиза глуха, и многие были опечалены этим, но больше всех горевал ее отец, так как добрее и лучше девочки не было во всем селе. Но этому горю нельзя было помочь, и скоро об этом перестали думать. Когда девочка, по обыкновению, тихо и с ласковой улыбкой шла к колокольне, народ говорил:

– Посмотрите-ка, вон сторожева Лиза, которая не слышит ничего, кроме колокольного звона!

В то время Лизе было десять лет и она играла так же, как и другие дети ее возраста, только ее игрушками были большие колокола. Она называла колокола: Большой Золотозвон и Малый Золотозвон. Она нежно выговаривала им, когда они плохо звонили, и хвалила их, когда они звонили хорошо. Она говорила с ними, и они отвечали ей своими металлическими голосами; она понимала их говор лучше людского, ведь она больше ничего другого и не слышала.

Но не думайте, однако, что жизнь Лизы была чем-нибудь особенно замечательна и что поэтому я и рассказываю про нее. Ее внешняя жизнь немногим отличалась от жизни других людей, проводящих свои дни в спокойном однообразии деревни. Но она была одна из тех, кого уже с самого нежного возраста церковные колокола призывали к Богу более, нежели других, а потому-то мы не могли не вспомнить ее, говоря о колоколах.

Все тише и тише становится свет вокруг Лизы, и понемногу все тысячи тонов и звуков замерли для нее навеки, и только призывающий голос колоколов звучал у нее в ушах: «Приди к Богу! Приди к Богу!» Но тем более душа и мысли ее обращались к Богу, и все земное казалось ей только как бы отражением чего-то или сном, и только Бог один казался ей высоко добрым, прекрасным и достойным вечного поклонения. Она походила на тихую поверхность воды, которая в прозрачной глубине своей отражает солнце и звезды, всегда нося в своих недрах изображение бесконечной красоты.

Звон колоколов провожал Лизу через всю ее жизнь, как и всех людей вообще, хотя многие этого не замечают.

– Не могу понять, что случилось с малым колоколом, когда тебя принесли в церковь для крещения, – говорил ее отец, – никогда не слыхал я, чтобы он раньше когда-нибудь звонил таким чудным серебряным звоном. Другое дело, если б это был большой колокол, который еще со времен папы: ведь в нем есть серебро; мой отец рассказывал, что мастер влил в металл расплавленную статую святого из Рима. Этот колокол заколдованный – это я знаю по погребальному звону. Каждый раз, как надо звонить на погребение мошенника или негодяя, слышится

такое дребезжание и стон, точно в колоколе трещина. Но зато, когда он звонит за упокой души доброго человека, вот тогда-то у него совсем другой звук, тогда он звонит так нежно, что звон его похож на пение псалма или молитвы; вот ты сама услышишь это, когда он будет звонить для тебя, милое дитя. Однако, что за вздор я болтаю, – прибавил сторож, смеясь. – Точно кто-нибудь может слышать свой погребальный звон.

Лиза смотрела на его губы, угадывая, что он говорит и отвечала по обыкновению кротко и ласково:

– У колоколов есть также рассудок и сердце, и колдовство тут ни при чем, отец. Когда добрая душа покидает землю, то она сливается со звоном колоколов и несется вместе с ним к небесам. Тогда душа передает звукам свою прелесть, и они, ясные и звонкие, несутся через прозрачный, голубой воздух прямо к Богу.

– Да, да, мы, верно, услышим это в Троицын день, когда ты в первый раз пойдешь к причастию, – сказал сторож, и на этом разговор прекратился.

Но вот настал Троицын день. Сторожевой Лизе исполнилось шестнадцать лет, и она вместе с другими молодыми девушками шла первый раз к причастию. В этот день сторож хотел звонить как можно лучше, да и колокола сами также хотели этого. Это было утро юного лета, когда все в природе кажется молодым и свежим, как цветущее дитя. Колокола звонили набожнее и торжественнее, чем когда-либо; никогда звуки эти не были такими чистыми и глубокими, и народ, который шел по дороге в церковь, неся в одной руке башмаки, а в другой молитвенник, завернутый в носовой платок, ускорял шаги и говорил:

– Господи, как дивно звонят сегодня колокола!

В церкви раздавалось пение псалмов, и молодые девушки, одетые в белое, подошли к алтарю. Там стоял добрый и благочестивый священник, призывающий благословение на них, и они удостоились святых Таин, которые приняли с благоговением и слезами. Последней подошла сторожева Лиза. Она одна из всех не слыхала ни пения псалмов, ни благословений священника; она слышала только звон колоколов, но эти звуки были для нее и псалмом и благословением. Она читала божественные слова на губах священника и хорошо понимала их; да, она благодарила Бога даже более других, и этот день она стала считать одним из прекраснейших в своей жизни.

Два года спустя Лиза стояла в той же церкви невестой. Ее женихом был сын псаломщика; он часто приходил на колокольню, когда Лиза сидела с шитьем, и разделял со сторожем труд, звоня в малый колокол.

– Сегодня надо звонить радостно и живо, – воскликнул сторож, и ему было так весело, что он, наверное, протанцевал бы на одной ноге, если б не был так стар.

– Берегись, – закричал он своему соседу, который на этот раз звонил в малый колокол, – берегись, чтобы пола твоего кафтана не попала между колоколом и языком, а то колокол лопнет, и королева Ульрика Элеонора перевернется в гробу. Гей, и раздастся же теперь звон!

При этих словах сторож изо всех своих сил наступил на подножку, так что колокол сразу стал вверх ногами и раздался удар, который разнесся далеко по горам и долам. Бим, бом, раздавалось радостно и весело: и вот по дороге двинулась свадебная процессия с музыкантами во главе. На Лизе был надет венок; она слышала звон колоколов, но ничего другого не слышала она в день своей свадьбы, и все-таки она была так счастлива…

Еще прошел год, и Лиза принесла в церковь своего первенца для крещения. Опять звонили колокола так весело, и опять не слыхала она ничего, кроме их звона, но зато она видела столько прекрасного: она видела свое улыбающееся дитя. А колокола, казалось, звонили в это солнечное утро так весело, точно радуясь за молодую мать.