Колония. Дубликат
Шрифт:
– А чего интернат в Медном-то? Ты же говорил, что Рыбачий – достаточно серьезный поселок. Неужели собственную школу не потянет?
– Не, школу нам пока не потянуть. Если бы Андреевский увеличил квоты на икру или закупочную цену, то да, а так… Интернаты и профтехучилища у нас только на бюджете Андреевской администрации: здесь и в Медном.
– Училища? – искренне удивился Валковский.
– Ну а ты как думал? Это сейчас лето, вся молодежь по домам разъехалась. А как начнется учеба, в Андреевском столько детворы будет, что только держись. Да еще и кадетский корпус из летних лагерей вернется. Здесь-то
– Ну ты прямо общественный деятель.
– Общественный не общественный, а за Колонию душой болею. Я здесь задышал по-другому. Витя, и сколько ей еще учиться?
– Сегодня вроде как должна уже получить разрешение, а завтра часов в восемь – на коня и вперед.
– А кто в попутчиках?
– Да зачем мне попутчик, дядь Вань? Места освоенные, заселенные, с утра выскочим, а часам к трем-четырем уже в Рыбачьем будем. Тут всего-то триста пятьдесят километров.
– Угу. Всего-то. Слыхал, Володя, какие мы ушлые? Значит, так, молодой веселый, завтра выезжаем вместе, а чтобы ты стер кислую мину со своей мордочки, так и быть, поедешь первым, а мы пыль поглотаем. И чтобы без фокусов у меня. Все понял?
– Понял, дядь Ваня, – вздохнул парень, осознав, что от опеки избавиться не удастся.
– Вот и ладно. Пойду я мыться, и… кхм, в общем, дальше по делам, – вдруг смутившись, закончил Семеныч и вошел в двери общежития.
Валковскому оставалось только проводить смущенного охотника-промысловика улыбкой, после чего проследовать за ним. В смысле, конечно же, в свою комнату, которая все это время дожидалась постояльца. Комендант даже не думала его выселять. Мало ли что ее известили о временном переезде ее постояльца на казенную жилплощадь, эта все равно сохранялась за ним. Во всяком случае, до конца недели, ну, или пока не случилось столпотворения и постояльцы не повалили косяком.
На то, чтобы помыться и принять душ, ему потребовалось всего-то полчаса. После чего он поспешил в столовую. Нет, в камере их никто голодом не морил. Кормили три раза в сутки, причем вполне прилично, не помоями какими. Правда, и отрабатывать пайку приходилось от души, потому как за неудовлетворительную работу можно было огрести дополнительную отсидку. Тут права человека отстаивать некому, заслужил – получи, получил – отрабатывай. И никаких гвоздей. Просто как раз перед обедом истек срок, и их без разговоров вытурили на улицу.
Семеныч, который оказался рядом с Владимиром, через два дня попал на принудительные работы, а соответственно и на соседнюю шконку, за пьянку. С его слов, он в общем-то пил вполне умеренно, в смысле был запойным. Мог месяцами не прикасаться к спиртному, но стоило споткнуться о пробку, как терялся. В состоянии беспробудного пьянства он мог пробыть от недели до двух. Все сетовал, мол, многим климат Колонии пошел на пользу, люди даже от наркозависимости излечивались, а он ничего не может поделать со своим недугом.
Именно благодаря общению с ним Владимир и пришел к выводу, что никоим образом не хочет одалживаться у Ладыгина. Плевать, что тот ему задолжал. Долг он возьмет с него по-другому. А когда речь идет о таких вопросах, не дело быть мелочным. У него осталось не так чтобы и много, и терять такую малость, как уважение к себе, категорически не хотелось.
Одно дело – эти самые подъемные или заем на открытие собственного предприятия, если он вообще решит чем-нибудь заняться. Эти средства не лично от Ладыгина, а по большому счету от переселенцев, которые вкладывают частицу своего труда, чтобы у них появились новые соседи. И совсем другое – получить деньги или их эквивалент лично от человека, к которому имеешь счет.
– Валентина Сергеевна, я возьму велосипед? – выйдя из столовой, обратился Владимир к коменданту.
– Чтобы опять милиция вернула? – взглянув на него искоса, с хитринкой поинтересовалась женщина.
– Не переживайте, сегодня я сам.
– Ну тогда ладно, сам с усам.
– Только я возьму тот, что с велотележкой. Мне за покупками.
– Бери, не вопрос.
До центра добрался быстро и, что примечательно, ничуть не устал и практически не вспотел. Все же, что ни говори, а тогда он еще не до конца прошел акклиматизацию. Ничего, время и труд все расставили по своим местам, и теперь он чувствовал себя просто отлично. Даже куда лучше, чем в это же время в своих родных местах на Кавказе. Все же климат тут какой-то особенный.
Сначала заскочил в банк, ввиду того что безналичные расчеты тут пока как-то не в ходу, а покупки ему сегодня предстояли серьезные. Все же умная женщина Валентина Сергеевна, вон как продуманно укомплектовала свой велопарк. Тут для поездок за некрупногабаритными покупками предпочитают использовать небольшие китайские мотороллеры.
– О, стрелок явился, – бросив взгляд на вошедшего, приветствовал его хозяин лавки, который опять с чем-то возился за верстачком.
Наверняка был занят либо ремонтом, либо какой переделкой. Так сказать, совмещал два занятия: обслуживал покупателей, а пока их не было, готовил товар. Да, надо признать, качественно у него получалось. Ну просто на загляденье.
– Я гляжу, тут уже все в курсе, – криво ухмыльнувшись, вместо приветствия ответил Владимир.
– А ты как думал? Поселок-то небольшой. Все всё и про всех знают. Некоторым же известно и того больше, чего остальным знать вроде как и не положено, – кивая в такт своим словам, ответил Вертинский.
– Значит, ты знаешь все?
– От и до. Я ведь тут с самого начала. Когда-то у Сергеича в телохранителях был, потом супругу его охранял, главврача нашего, Наталью Игоревну. Так что если от меня что и скрывается, то не в этом плане. А я, признаться, тебя сразу и не узнал. Побила жизнь, Владимир Николаевич.
– Спасибо Ладыгину, – не удержавшись, ответил Валковский.
– А ты не горячись. Ладыгин, он, конечно, не подарок, но, честно говоря, его я понимаю. У него есть в жизни цель. И преступления он совершал ради этой цели. Причем никого при этом не обирал, а наоборот, многим дал второй шанс начать новую жизнь. А ты просто греб под себя без разбора. Сергеича многие вспомнят недобрым словом, факт. Но еще больше помянут добром. А о тебе не вспомнит даже родной сын. И ради чего тогда было становиться рвачом?