Колос времени [СИ]
Шрифт:
Барон снова кивнул
– Разбойников и вправду нынче много развелось. Все беглые крестьяне, хотя, говорят, в той шайке, что неделю назад разогнал рыцарь Хорф в болотах Айсне, главой был сын венденского эльтермана. В моих землях их не видели, слава Всевышнему, но под Сесвегеном их бродит не менее четырех десятков. Сам господин Тауберн фон Сесвеген на днях просил у меня помощи. Я послал к нему Альберта Хорфа с его людьми.
– Хорфа? – сдвинул брови ливонец. – Знакомое имя… Не родственник ли он старому Хорфу, что был зарублен под Магольмом?
– Это его младший сын. Старшему достался Крейцбург, а младший собрал отряд настоящих сорвиголов и ходит с
Барон еще долго мог бы распространяться о достоинствах рыцаря Хорфа, но в этот момент одна из дочерей, перегнувшись через стол, что-то тихо ему сказала. Жульен бросил на нее заинтересованный взгляд и отметил про себя, что рыцарь фон Тротта не ошибся с определением "красотка". Нежное лицо девушки словно светилось в ярком сиянии свечей, огромные глаза поблескивали сквозь пушистые ресницы подобно кусочкам янтаря. Мягкие белокурые волосы были перевиты черными и серебряными нитями, а зеленое шерстяное платье с отделкой из серебряного шнура скрывало, насколько успел рассмотреть Жульен, приятно округлые формы.
Молодой человек слегка улыбнулся и в ту же секунду поймал на себе взгляд второй дочери барона. Девушка, по-видимому, уже довольно долго его разглядывала – заметив, что он смотрит на нее, она покраснела, но глаз не отвела. Они с сестрой были очень похожи, но у этой во всем облике проглядывало что-то особенно нежное и томное, как у разоспавшегося ребенка. Улыбаясь молодому французу, девушка, казалось, улыбается кому-то еще.
Между тем барон стукнул кулаком по столу и, во всеуслышание поклявшись содрать кожу с латгальских лесников, осмелившихся напасть на благородного рыцаря, велел сидящему с краю мужчине в мантии заняться раненной рыцарской ляжкой. При упоминании места ранения женская половина не удержалась от улыбок, а названный лекарь тотчас отложил вилку и нож, вытер пальцы салфеткой и поднялся, готовый без всяких слов оказать ливонцу необходимую помощь. Встав на ноги, он оказался еще выше, чем думал Жульен. Широкое одеяние болталось на нем как на пугале, длинные полы мантии шевелились сами собой, словно крылья огромной летучей мыши. В отличие от светлокожих немцев он был очень смугл, а седые коротко подстриженные волосы его и курчавая борода странно контрастировали с темными, как маслины глазами и широкими черными бровями.
Глянув на лекаря, отважный рыцарь фон Тротта невольно перекрестился.
– Господь Всеблагой и святая Мария! Откуда взялся этот черномазый язычник?
В глазах лекаря промелькнула насмешка, и он ответил на правильном немецком, слегка растягивая слова:
– Как, достославный рыцарь, вы меня не узнали? А это ведь я лечил вас в праздник Преображения Господня, когда вы вусмерть упились рейнвейном.
– В день Преображения Господня? – неуверенно переспросил рыцарь.
– Ну же, брат Вильгельм! – воскликнул барон. – Неужели вы не помните почтенного доктора Порциуса Гиммеля? Ведь это он влил вам в глотку одну из своих настоек, после которой весь выпитый рейнвейн вы, точно кит, фонтаном извергли наружу. Не помните?
– Помню! – просветлел лицом рыцарь. – Помню! Вкус его поганой настойки до сих пор так и стоит у меня во рту.
Доктор Порциус слегка поклонился.
– Officium medici est, ut tuto, ut celeriter, ut jucundo sanet*, – заметил он. – Если благородный рыцарь не побоится вновь отдать себя в мои руки, я, как велит нам христианский долг, окажу ему помощь и забуду о том, что он назвал меня язычником. Идемте, господин фон Тротта, пока в вашей ране еще не завелись черви. А я, так и быть, угощу вас своей полынной настойкой, от которой вы воочию узрите поющих ангелов небесных…
Когда оба вышли из трапезной, барон махнул слуге, и тот поставил перед Жульеном прибор, сразу наполнив же вином высокий кубок.
– Попробуйте старого рейнвейна, господин де Мерикур. До сего дня он хранился в моем погребе в бутылке под зеленой печатью. Брат Вильгельм, несмотря на свои обеты, знает толк в хорошем вине, а от этого – правду сказал доктор Порциус – его и вовсе не оторвать, пока сам не отвалится… Куда это вы встали, фрейлейн Мартина? – вдруг резко спросил он дочь, которая действительно поднялась и явно собиралась потихоньку уйти.
Девушка на миг опустила глаза, но тотчас же снова без всякого смущения взглянула на отца.
– Я хочу помочь доктору Порциусу, батюшка.
– Сядь на место. Дырка в рыцарской ноге – не дело благородной девицы. Почтенный лекарь справится без тебя.
– Но я…
– Сядь, я сказал! – прикрикнул барон и, когда девушка с надутым видом опустилась в кресло, громко стукнул кубком о стол. – Что за манера перечить отцу?! Порциус Гиммель, хоть он и доктор богословия, а не медицины, знает о ранах побольше тебя. Так то, фрейлейн Мартина. И не смей глядеть так сердито, а то, видит Бог, не сдержусь и оттаскаю тебя за косы, непокорная девчонка!
– А я и раньше говорила тебе, Клаус, что девицам следует получать воспитание в монастыре, а не в глухом замке, где их окружает одна лишь грубая солдатня, – подала голос дальняя родственница.
Барон побагровел.
– Замолчи, Текла! От твоего карканья, ворона, у меня просто екает печенка! Лучше бы приглядывала за племянницами, а то повадились шастать в лекарскую башню невесть зачем. То одна прошмыгнет, то вторая, будто им там медом намазано!
Вторая сестра, не обращая внимание на разбушевавшегося отца, как ни в чем не бывало, продолжала поглядывать на молодого француза. Ее взгляды, а также легкая улыбка, прикрываемая нежной ладошкой, были весьма приятны Жульену, и он в свою очередь принялся отвечать ей тем же, бросая на девушку страстные взгляды и дыша через раз.
– Какие дела привели вас в Ливонию, мессир де Мерикур? – спросила вдруг девушка на корявом французском и, подавшись вперед, оперлась подбородком на сплетенные пальцы.
Прежде чем Жульен успел ответить, барон с гневным изумлением дернул дочь за рукав.
– Что такое?! Что я слышу, фрейлейн Элиза? Так то ты показываешь свое воспитание? Кто, позволь узнать, разрешил тебе первой заговаривать с мужчиной? На каком языке ты с ним говоришь?
– Это французский, батюшка, – спокойно пояснила Элиза.
– Чтоб я больше не слышал его в своем доме! Хочешь показать ученость, говори по-шведски, или по-польски, или по-немецки, да хотя бы и на той же латыни, да так, чтобы тебя понимал твой отец!
– Хорошо, батюшка, – кивнула послушная дочь, пряча усмешку под ресницами.
– Так то. Так что ты там говорила?
– Я спросила господина де Мерикура, по каким делам он прибыл к нам в Ливонию…
– Господь всемогущий! Нет, эти девчонки сговорились свести меня с ума! Тебе-то что за дело до этого? А и правда, господин де Мерикур, чего это вам у нас понадобилось?