Колумб
Шрифт:
— Господа мои, мне пришлось объяснить ей, что приглашение от придворных их величеств должно расцениваться как приказ.
— А приказу я, естественно, обязана подчиниться, — добавила девушка с ироничной улыбкой. Достоинству, с которым она держалась, могла бы позавидовать не одна благородная дама.
Была она всё в том же облегающем белом платье, но сверху накинула синюю мантилью, а над левым ухом воткнула в тёмно-каштановые волосы цветущую алую веточку граната.
— Мы благодарим Бога, что вы оказались такой послушной. — Рокка назвался сам и представил своих спутников.
Каждому она чуть кивнула. На Колоне её взгляд задержался, а он поклонился ей, как принцессе.
— Я почитаю за счастье лично поблагодарить вас за ту радость, что вы доставили нам.
Она не приняла его любезности.
— Я пою и танцую не ради благодарности. Мне за это платят.
— Каждый артист, мастерство которого достойно оплаты, живёт на заработанные деньги, но ремесло своё не бросает только потому, что не видит в мире ничего более достойного. Я думал… Я надеялся… что сказанное в полной мере относится и к вам.
— Вы надеялись? Почему?
— Потому что дарить радость, делясь с людьми своим талантом, уже счастье.
Она посмотрела на него, прежде чем ответить.
— Вы говорите так, словно сами артист.
— Артист — нет. Но человек, которого вдохновение гонит вперёд и вперёд, не давая остановиться.
— Если меня что-то и гонит, так это нужда. Словно на плечах у меня сидит дьявол.
Галлино чуть изогнул бровь, глянув на Рокку.
— Ваши слова полны загадочности. Что за тайна кроется за ними?
— Тайна женственности, — встрял в разговор Рокка, — ухватить которую не под силу мужчине.
— Жаловаться на это не стоит, — заметила Беатрис. — Если она ухвачена, интерес к женщине разом пропадает. Не так ли?
Загарте внёс в кабинет большое блюдо под крышкой. Галлино указал на него.
— Если мы не можем без тайн, друзья мои, давайте лучше посмотрим, что находится под этой крышкой.
Мориск опустил блюдо на боковой столик.
— Никаких тайн, достопочтенные господа. Только совершенство. Ваши ноздри сейчас это почувствуют. — И он снял крышку. С жаркого из голубей поднялся пар.
— Слава Богу, — пробурчал Галлино, — вы не из тех, кто сыт лишь травами и молитвами.
— Разумеется, нет. Мне не чужды никакие человеческие слабости.
Служанка принесла тарелки, юноша — корзину с бутылками.
Колон придвинул стул к столу, улыбкой приглашая Ла Хитанилью садиться.
— Вы заставляете нас стоять, — мягко укорил её он.
Их взгляды встретились, и её неприступность чуть смягчилась от искреннего восхищения, которое она увидела в его глазах. Она поблагодарила Колона, села, расстегнула мантилью. Он, однако, не отходил от неё. Нарезал ей хлеб, налил вина из одной из бутылок, поставленных на стол. Ла Хитанилья поблагодарила за внимание к ней.
— Для меня это большая честь, — пробормотал Колон.
— Сказал змей, предлагая Еве яблоко, — хохотнул Рокка. — Остерегайтесь его, сладкозвучная Ева. Скромники — самые большие соблазнители.
— Я это учту, — улыбнулась Ла Хитанилья.
Рокка перенёс стул к столу и сел.
— Да, всё-таки не зря я приехал в Испанию.
— А почему вы приехали? — спросила она.
— Чтобы посмотреть на вас. Разве это не достаточно веская причина, мессир Колон?
— Ради этого можно объехать весь свет.
— Господин мой! — воскликнула Ла Хитанилья. — Неужели есть женщина, достойная столь длительного путешествия?
— До встречи с вами я думал, что нет.
Ответ почему-то расстроил её. Она отвела глаза, но попыталась скрыть замешательство смехом.
— Наверное, вы говорите это каждой женщине.
— Если это правда, пусть я умру, выпив чашку вина.
— Цитируете змея. — Она наблюдала, как он пьёт.
— О отец всех обольстителей, — пробормотал Галлино с полным ртом.
— Как видите, я не солгал. — Колон поставил на стол пустую чашку.
— А так ли плоха ложь? — задал Рокка риторический вопрос. — Вполне допустимое оружие в войне и, следовательно, в любви, поскольку любовь — разновидность войны.
— Я не улавливаю ни малейшего сходства, — возразил Колон.
— Неужели? Что есть любовь, как не договорённость между нападающим и защищающимся, между осаждающим и осаждённым. Или я ошибаюсь, божественная Беатрис?
— Надеюсь, что да. Может, сеньор Колон всё объяснит нам. Он должен разбираться в этом лучше меня.
— Я скажу вам, в чём его ошибка. Он говорит лишь о жалком подобии любви. А то и просто о её маске.
— Давайте послушаем, что же сеньор Колон называет любовью, — подал голос Галлино. — Я и сам частенько задумываюсь, что это такое?
— Вы просите мне дать определение неопределимому, загадочной силе, не поддающейся никакому контролю, которая влечёт друг к другу двух существ, сметая все преграды.
Галлино рассмеялся.
— Не так уж плохо для того, что вы только что назвали неопределённым.
Колон покачал головой.
— Моему определению всё равно недостаёт чёткости. Но я знаю, что в любви нет места вражде.
— Вот тут я с вами не соглашусь, — заспорил Рокка. — Вражда придаёт любви остроту. Я уверен, что Беатрис согласится со мной.
— Откуда такая уверенность? Вы словно намекаете, что по части любви у меня немалый опыт, и намёк этот не украшает меня.