Колумб
Шрифт:
— Не только в прошлом. Я ем теперь горький плод, выросший из лепестков, пьянящих своим ароматом.
— Таков удел большинства мужчин.
— А женщин тем более. Но почему мы так отвлеклись? Разговор наш совсем не весел. Позвольте мне наполнить вашу чашу.
С неожиданной живостью она налила Колону вина. А потом, подчиняясь её вопросам, он развлекал Беатрис рассказами о своих плаваниях, чудесах, виденных в далёких землях, опасностях, подстерегающих моряков. Из прошлого она перекинула мостик к настоящему и будущему.
— Скажите мне, что за экспедицию вы готовите? Что вы хотите найти в вашем, как вы сказали, неведомом?
— Откуда мне знать, раз это неведомое?
Но отшутиться ему не удалось.
— Неведомое всего лишь слово. Раз вы плывёте туда, значит, на что-то надеетесь.
— Будем плыть наощупь, как ходим в темноте.
— То есть выйдете в море без карты? — Её глаза широко раскрылись.
Её изумление вызвало у Колона улыбку.
— О, карта есть. Если её можно назвать картой.
— Карта неведомого? Разве такое возможно? Расскажите мне о ней. — Беатрис наклонилась вперёд, опершись локтями о стол, положив подбородок на ладони, дыхание её участилось.
— Что я могу вам сказать? Карта существует, нарисованная пером воображения, которым водила рука логики.
— Должно быть, странная карта. Как портрет человека, которого художник в глаза не видел. Как бы мне хотелось взглянуть на неё.
Колон улыбнулся.
— Но почему? Вы, наверное, не представляете себе, что такое карта. Там нет моря и суши, но лишь линии, одни прямые, другие — изгибающиеся. Для ваших глаз карта — что китайская грамота. Хватит об этом! — Интонацией голоса, взмахом руки он показал, что эта тема закрыта. — Теперь вы знаете обо мне всё, а я о вас — ничего. Почему вы плаваете под чужим флагом?
Она, ужаснувшись, отпрянула.
— Чужим флагом? — Её лицо побелело, голос дрогнул.
— Называете себя Ла Хитанилья, — пояснил он, — хотя у меня нет ни малейшего сомнения в том, что вы родились не цыганкой.
Беатрис облегчённо рассмеялась.
— А, вы об этом! — Она уже взяла себя в руки. — Я родилась и не танцовщицей. Я взяла псевдоним, приличествующий моему нынешнему занятию.
— А почему вы избрали его?
— От нужды. Я могу прясть, вышивать, немного рисую, и мне повезло, что среди ненужных достоинств, свойственных женщинам благородной крови, я обладаю музыкальным слухом и врождённым чувством танца.
— Повезло? Интересно. Разве сцена — место для женщины благородной крови?
— Я же не говорю, что отношусь к их числу. Лишь обладаю некоторыми их достоинствами.
— А как иначе они могли вам достаться? — Колон нетерпеливо махнул рукой. — И так ясно, что вы — благородного происхождения.
О картах в тот день больше не говорили.
На прощание он, как обычно, поцеловал Беатрис руку и спросил:
— Вы позволите прийти к вам завтра?
Она рассмеялась, блеснув ровными, белоснежными зубками.
— Сколько хитрости таится в вашем смирении!
Колон рассмеялся в ответ, пожал плечами.
— Кто ж не пойдёт на хитрость, чтобы достигнуть своей цели?
Улыбка сбежала с лица Беатрис.
— А какую цель ставите перед собой вы, приходя ко мне?
— Дитя моё, разве я не сказал вам? Я хочу, чтобы нас связали тесные узы, отогнав прочь наше одиночество. Нет, не хмурьтесь. Подумайте об этом перед тем, как мы встретимся вновь.
И Колон ушёл, не дожидаясь ответа, оставив её в смятении, полной жалости к жертве, которая с готовностью подставляет шею под нож.
А Колон так увлёкся Беатрис, что даже мысли об экспедиции в Индии начали отступать на второй план. Два дня он сдерживал себя, не появляясь у Загарте. На третий, в воскресенье, он вместе с придворными присутствовал на мессе в Мечети, как до сих пор называют кафедральный собор Кордовы, бывшую мечеть, построенную Абдаррахманом и превращённую в христианский храм.
Он прошёл по среднему из девятнадцати проходов, образованных лесом восьмисот узких колонн из мрамора, яшмы, порфирита, соединённых мавританскими арками с чередующимися красными и белыми треугольниками. На алтаре стояла статуя девы Марии. Пел хор, благовония пропитали воздух.
Опустившись на колени у одной из колон, он попробовал молиться, но Беатрис не выходила у него из головы. Дошло до того, что статуя девы Марии, которую он всегда считал своей покровительницей, начала улыбаться ему улыбкой Ла Хитанильи, а в её лице проступили черты очаровательной танцовщицы.
Он истово отгонял видение, умоляя деву Марию о помощи. Но случайно взглянув направо, за порфиритовую колонну, у которой стоял, увидел Беатрис, молящуюся в соседнем проходе, в нескольких ярдах от него. Поначалу он решил, что это тоже видение, иллюзия, возникшая в его воспалённом мозгу. Но потом понял, что только острый взгляд влюблённого мог распознать, кто скрывается под низко опущенным капюшоном и длинной мантильей. И действительно, неосторожное движение головки открыло ему, что он не ошибся.
В тот день он больше не молился. Его божеством стала коленопреклонённая закутанная в синее фигурка, И мечтал он не о спасении души, а о том, чтобы заговорить с Беатрис после мессы.
Надежды его не сбылись. Выйдя через громадные бронзовые двери в Апельсиновый двор, где бьющая из фонтанов вода блестела на солнце, а ряды апельсиновых деревьев образовывали точно такие же проходы, как в Мечети, он оказался в кругу придворных. И прежде чем успел выскользнуть, рядом возник Сантанхель, взял под руку. Они отступили под дерево, давая остальным пройти, и тут к ним присоединились Кабрера и его супруга, маркиза Мойя.