Колумбийская балалайка
Шрифт:
— Так сколько ж тебе лет, батя? — изумленно вскинулся Михаил.
— Так много. По молодости меня снимали… а на закате сам вот собрался. По кругу ходим, едрить ее в кольцо…
— Стойте! — вскрикнула Любка. — Сколько прошло? — И сама посмотрела на часы, которые только у нее и имелись. — Полтора часа. Через два, ну, то есть уже через полчаса, наших часовых сменят. Понимаете?
И она замолчала, закусив костяшки больших пальцев.
— Она права, — посерьезнев, поднялся с циновки Борисыч. Аккуратно, а на самом деле нервно отряхнул брюки и рубашку от налипшего мусора. —
Настала тишина, будто, дернув рубильник, выключили все звуки. Тишину нарушила Татьяна:
— Мне вдруг в голову пришло… Мы не подумали вот о чем… Если нас ждали здесь, значит, нас завезли сюда… А кто завез? Энрике? Но почему тогда его убили?
Любовь открыла было рот, чтобы ответить, но передумала.
— Вот потому и убили, что свидетелей мочат. Отработал свое — и привет, — охотно поддержал беседу Михаил — не исключено, чтобы оттянуть время их смертельно опасной затеи. — Как и у нас. Панамец, сука, и пил небось, чтоб мы фишку не прорубили.
— Ребята, — заканючила Люба, — время…
— Все, конец базарам, — твердо сказал Алексей. — По местам.
Хорхе поглядывал попеременно то на часы, то на клюющего носом Пабло. Хорхе не знал, кто их меняет, и молил Бога, чтобы не Хосе с Раулем, эти недоноски, которые любят составлять пару. Которым самое место на банановой плантации, а не в боевом подразделении. Они, эти два идиота, без приказа свои грязные задницы не поднимут. А если вовремя им не прикажут, так Хорхе и Пабло проторчат на этой вонючей ступеньке вонючего крыльца дьявол знает сколько. Прости, Господи, что поминаю нечистого всуе. Но мы и так опоздали на первый тайм, а играют на кубок Либертадорас «Сан-Паоло» и «Бока Хуниорс», — вчера не посмотрели впрямую, так хоть в записи бы увидеть…
Хорхе в очередной раз расстроился из-за того, что не додумался запрограммировать видео на запись матча. Какая промашка…
Он не в первый раз поднялся с единственной, но высокой деревянной ступеньки, добрел до угла гауптвахты, выглянул. Никого. Никто не двигался к их посту. Самое пекло, все сидят в казарме, в холодке. Сиеста.
Он собрался продолжить замысловатое ругательство, но вовремя вспомнил про обет, который наложил сам на себя после излечения от очередного триппера, — не сквернословить два месяца. Горестно вздохнув, Хорхе вернулся под козырек, вновь опустился на ступеньку, прислонился спиной к двери. Пабло будить не стал, пускай подремлет. В последнее время напарник из-за головных болей мучается бессонницей. Сказывается та вылазка в городок… как его там?.. Когда они вместе с ребятами из Ревармии захватили его и удерживали несколько дней, пока их не выбили правительственные войска. Что там стряслось, Пабло не рассказывал. Не ранили и не контузили — это факт, но головные боли он заполучил нешуточные — это тоже факт.
За дверью раздались скрежет, громкие голоса. Потом изнутри донесся истошный, протяжный вопль. И сразу же в дверь ударили с такой силой, что Хорхе вскочил со своего места. Пабло открыл глаза. В дверь забарабанили. Потом послышались крики, возня какая-то, опять крики, женский визг.
— Беспокойные эти русские, — повернулся Хорхе к Пабло.
Пабло встал, открыл «глазок», заглянул внутрь.
— Хорхе! — изумленно выпалил он. — Святая Мария, что они делают!
Хорхе плечом отодвинул Пабло и посмотрел сам.
Единственное окошко гауптвахты располагалось как раз напротив двери. К окошку русские подтащили железный бак для дерьма, перевернули его. К решетке окна приладили чей-то ремень, свободный конец которого свисал петлей. И в эту вот петлю, с трудом умещаясь на дне бачка, ставшего его верхом, двое русских мужчин просовывали голову третьего. Тот мотал головой, исступленно кричал, вилял всем телом. Руки и ноги его, судя по всему, были связаны. Все шло к тому, что вот-вот его голова окажется в петле.
— Вешают! — с непонятной интонацией выдохнул Хорхе.
— Того самого, — убежденно поддакнул Пабло, — про кого я говорил. Точно. Мстят. Из-за него они все сюда попали.
— Нас потом самих повесят! Надо вмешаться!
— Выведем его! Потом ты постережешь его, а я сбегаю за Диего. — Пабло сорвал автомат с плеча.
— Давай так. Я захожу внутрь, ты стоишь у порога. Стреляй в крайнем случае. Сначала в потолок. В самом крайнем — по ногам.
— Вмажь им прикладом, Хорхе, хорошо вмажь!
— Разберусь…
Хорхе еще раз глянул в глазок. Голова приговоренного сокамерниками проскользнула в петлю. Один из вешателей затягивал ее потуже. После чего им оставалось только спрыгнуть и выбить бак. Медлить было нельзя.
Хорхе отодвинул засов и распахнул дверь.
— Держи его. — Перепоручив Вову Михаилу, Алексей спрыгнул с параши. Спрыгнул, едва услышал шевеление запора.
Три шага по прямой. Раздался резкий короткий лязг — удар ограничителя о фиксирующую скобу. Засов отодвинут. Сейчас будут открывать дверь. Поэтому — немедля вбок, под прикрытие двери.
Женщины стояли посреди камеры, но так, чтобы не заслонять обзор из глазка на страшную сцену повешения. Они ревели, визжали, кричали Михаилу, чтобы тот отпустил Вовика. Работали с перебором — кричать можно было что угодно, важно, чтоб по-русски, хоть «Слава КПСС». А вот сейчас им предстоит главное. Как только отворится дверь и покажется часовой, они должны отвлечь его на себя.
Борисыч, заняв позицию в полуметре от дверного проема, сидел на корточках. «Если старик подкачает, — подумал Алексей, — все может накрыться».
Дверь отскочила, распахнутая толчком. Женщины взревели, простерли руки навстречу пока невидимому Алексею часовому, переместились вперед и вбок, как и было задумано, перекрыв караульному обзор. «Молодец Борисыч, — проскочила у Алексея похвальная мысль, — дело придумал. То, что одного у окна не хватает, насторожило бы гадов».
Из-за края двери выглянуло автоматное дуло. Оно ходило вверх-вниз под крики на испанском. Алексей следил за этими покачиваниями, как завороженный. Понимал, что пора начинать, но был не в силах сдвинуть себя с места. «Амба, фраер! На абордаж!» — подхлестнул он себя.