Колыбель богов
Шрифт:
– Живой! – радостно воскликнул изрядно побледневший Акару. – Хвала Йашашаламу! – Он молитвенно сложил руки и поклонился в сторону берега, то есть туда, где находился Крит и главное святилище бога-хранителя. – Все, уходим отсюда! – распорядился старый кибернетос. – Если появилась поблизости акула-молот, жди беды. Как ты себя чувствуешь? – спросил он с неожиданной нежностью в голосе, склоняясь над внуком.
– Превосходно! – бодро ответил Даро. – Но уходить никуда не нужно. Акула уже сожрала большого ската, поэтому вряд ли вернется обратно. Еще поныряем, ведь Адиунский бык только вышел на свое пастбище, и до обеда много времени.
– И не проси, не уговаривай! На этот раз достаточно!
– Деда,
– Что ты еще придумал? – с подозрением спросил Акару, но послушно исполнил просьбу внука.
– Под нами целая россыпь черных раковин… – тихо, с заговорщицким видом, молвил Даро.
– Не может быть! – Деда взвился так, будто его кто-то огрел нагайкой, той самой, которую делали из хвоста ядовитого ската.
Такими нагайками наказывали предателей и хулителей веры. После двадцати ударов хвостом ската по голой спине преступника (хвост был с зазубринами и достигал трех локтей в длину) она превращалась в сплошную рваную рану. И если после этого человек оставался в живых, значит, наказуемого простили боги, и тогда его отпускали на все четыре стороны, то есть выгоняли с острова. А еще острый шип ската-хвостокола использовали в качестве наконечника копья. Встретившись в бою с воином, вооруженным таким копьем, можно было сразу считать себя покойником. Достаточно было небольшой ранки, нанесенной шипом-наконечником в область груди или живота, дабы воин ощутил жгучую и пульсирующую боль. После этого он мог помышлять только об одном – чтобы побыстрее выйти из боя. Но даже если раненый воин становился победителем в схватке, яд делал свое дело неумолимо и непрестанно. Сначала появлялись судороги, затем нарушалось дыхание, раненый начинал бредить, терять сознание и в конечном итоге отправлялся в мир иной. И это если не принимать во внимание обильное кровотечение из раны.
– Еще как может! Поэтому я снова иду вниз, – решительно сказал Даро, поднимаясь. – Только внимательно следите за морем! Деда, по-моему, в этот раз ты дал маху…
– Кгм… – Акару прокашлялся и виновато отвел взгляд в сторону. – М-да… Ну, бывает иногда…
Замечание Даро пришлось кстати – он знал, как уязвить деда. Иначе он уперся бы (мое слово – закон, не подлежащий обсуждению!), и тогда хоть кол ему на голове теши.
Старый кибернетос не мог не отдать должное внуку – тот вошел в воду почти бесшумно, словно ввинтился. Это был известный прием ныряльщиков, которые добывали жемчуг или охотились с острогой, чтобы не привлечь внимания акулы-молота и иметь хороший обзор; других морских хищников они не боялись. Даро было хорошо известно, что такие акулы в основном держатся на небольшой глубине, а это очень опасно для рыбаков и добытчиков жемчуга. Жертва акулы не спасется, даже зарывшись в ил; порой она бросается на вроде бы пустой грунт и торжествующе вытаскивает свою добычу. Акула-молот ощущает малейшее возмущение воды и нападает сразу, не разбирая, кто и что перед ней, хотя зрение у нее гораздо лучше, чем у других акул.
Даро осторожничал, однако его неудержимо влекло к камням, за которыми прятались раковины-жемчужницы. Он держал свой трезубец наготове, чтобы в любой момент поразить хищницу. Конечно, убить острогой огромную рыбину не представлялось возможным, однако ранить ее и отогнать было вполне выполнимой задачей.
Но подводный мир, настолько мог видеть Даро, – а он по-прежнему медленно вращался винтом, чтобы акула не подкралась незаметно – был, как и раньше, красочен и безмятежен, будто и не было трагедии, которая разыгралась совсем недавно. Наконец он снова увидел вожделенные черные раковины жемчужниц и немедленно начал «сбор урожая»…
Он никому не позволил собирать найденные им раковины, пока вся поляна, на которой толпились жемчужницы, не опустела. Для этого Даро пришлось нырять девять раз, притом на большую глубину, потому что дно было с уклоном, и как раз в самом глубоком месте находились поистине гигантские раковины. Даже Атано не смог бы туда донырнуть, а тем более – работать. Его друг был великолепным охотником, но отнюдь не человеком моря. А Даро готовили к морской стихии с младенчества, едва он встал на ноги.
Когда он очутился на берегу, то упал ничком на плоский камень и долго лежал, раскинув руки и прижимаясь всем телом к его горячей поверхности, – старался впитать в себя побольше солнечного тепла, чтобы унять дрожь (вода на глубине была весьма прохладной) и восстановить силы.
– На-ка выпей… – Дед достал серебряную флягу с красивым чеканным рисунком, и плеснул в небольшой бронзовый кубок немного темной густой жидкости. – Это тебя взбодрит.
«Еще бы!» – подумал Даро и невольно вздрогнул от не очень приятного воспоминания. Однажды он уже пробовал этот бодрящий напиток, после чего готов был горы своротить. Но вместо этого затеял борьбу со сверстниками, которая закончилась ссорой, а затем кулачным поединком – он один против троих. И самое главное – ему удалось тогда победить!
Конечно же, дед рассказал, что за сногсшибательная жидкость хранится в его заветной фляге. Ее пили танцовщицы, исполнявшие ритуальные танцы. И секрет приготовления этого напитка знали в основном жрицы, посвященные главной богине острова – Асираи или Тейе Матере – Матери Богов. Знал его и старый кибернетос Акару, который поделился этой большой тайной с внуком, взяв с него страшную клятву – не выдавать рецепт никому, даже под пыткой.
Ахейские жрецы, которые привезли рецепт этого напитка на Крит еще при первом правителе, Миносе, называли его «кикеон». Он готовился из ячменя, мяты, пчелиного меда и настоя неких травок в смеси с очень опасными грибами (если, конечно, не знать, как с ними обращаться).
Даро выпил и почувствовал, как по жилам побежал огонь. Теперь он снова был готов нырять до изнеможения, но солнце уже стояло высоко, да и раковин возле камней не осталось. К тому же впереди его ждала увлекательная тайна: что скрывается внутри раковин-жемчужниц?
Как и предполагалось, жемчуг в них был черный, с фиолетовым оттенком и довольно крупный. Естественно, не во всех; многие раковины были пустыми (если не считать мясо моллюска). Дед даже приплясывал от радостного возбуждения и все время бормотал слова благодарственной молитвы Йашашаламу. Но вот Даро взял в руки большую корявую раковину, которую он поднял на поверхность одной из последних, осторожно вскрыл ее… и все ахнули от восхищения!
В ее перламутровой постели почивала огромная жемчужина – абсолютно черная и совершенно правильной сферической формы. На ее влажной поверхности, словно крохотные звездочки в темную безлунную ночь, сверкали блики. Казалось, будто эти огоньки рождаются внутри жемчужины.
Акару от огромного волнения не удержался на ногах и сел – скорее, рухнул на камни рядом с Даро.
– Я знал… – шептал он. – Я всегда знал, что увижу такое чудо!
Что касается Даро и Атано, то в этот момент у них отнялись языки.
Глава 3. Жертвы Минотавра
Даро никак не мог проснуться. Его сон был настолько глубок, что слова Киро вязли в спящем сознании, не добираясь туда, куда нужно. А прикасаться к господину, чтобы потеребить его, слуга не имел права. Пришлось ему звать на помощь хозяина. Акару какое-то время любовался безмятежным ликом сонного внука, а затем взял в руки большую раковину какого-то неведомого моллюска, привезенную им из дальних странствий, приложил ее одни концом к губам и с силой подул. Раздался сильный мелодичный звук, в котором слышался и шум моря, и мычанье возбужденного быка, и львиный рык.