Колыбель
Шрифт:
Дай себе слово, что не будешь груб и тороплив!
Он дал себе слово.
У входа остановился, сделал несколько успокаивающих дыхательных упражнений.
Откинул полог.
Конечно, и Помпадур, и несколько других приближенных не оставили своего государя батюшку одного, как он потребовал. Они тихонько–скрытно крались за ним. Не праздное, тем более не грязное любопытство руководило приближенными. Им хотелось узнать — угодили ли они отцу родному своему. Да, они готовы были за свой военно–полевой стыд терпеть от него и порку, и даже подзатыльники, но им хотелось быть ему полезными не только негативным
Приближенные, а вместе с ними и многие гаремные служительницы засели в темноте благодушно поющего леса, чтобы хотя бы сквозь плетеную стену увидеть, как наслаждается новой женщиной пострадавший на поле боя бородач.
Каково же было их удивление, когда царь царей сразу же после того, как вошел в волшебную хижину чистой, светящейся любви, разразился диким, разрывающим ночь воплем:
— Уроды!
Убудцы были удивлены больше даже не тем, что царю не слишком понравилась красавица, а тем, что, кажется, он обнаружил их там не одну. Они не поняли, что возглас обращен в их адрес. Вернее, поняли только после того, как его величество выскочил из хижины и повторил им рычащее слово прямо в лица.
И убежал, повторяя его на разные лады, по тропинке в сторону столицы.
Удивление подданных сменилось страхом: как же теперь быть, это недовольство чем заглаживать?! Решительнее и отчаяннее всех оказался Черчилль:
— Принесите курицу, я зарежу ее ради моего царя!
— И я зарежу, и я! — закричали маршалы–плагиаторы.
Из хижины осторожно вышла белокожая красавица. Она держала в руках пучок светящихся кореньев, ей хотелось узнать, куда подевался этот сердитый и шумный человек. Она выпячивала огромные гроздеобразные белые губы, взгляд не важно какого цвета глаз с интересом смотрел из–под огромных белых век, на мертвенно–бледном теле были видны бугры громадного гипсового герпеса. Даже подумать было страшно, что должно было произойти с женщиной, чтобы она превратилась вот в такое. Придворные искренне при этом не понимали, что тут не так, но продолжали выказывать громкую готовность угодить государю.
14
Разумеется, его величество решил противопоставить потоку неприятностей алкогольный барьер и проснулся утром в немного расплющенном состоянии. и тут же решил догнаться.
— У меня запой! — громко объявил он. Но у своей постели нашел, помимо вчерашней бутылки, в которой еще оставалось немного на дне, еще одну — и узнал он ее сразу. Это была та самая, с которой он провалился давеча в пьяный жертвенник. По всему организму прошла судорога неприятного узнавания.
— Афраний!
Тот явился почти мгновенно и сразу же объяснил: бутылка найдена сегодня на рассвете на берегу океана.
— Как она могла там оказаться? — он отлично помнил эту этикетку с рваным рисунком, что был покорежен его ногтем.
— Батюшка царь, — негромко вступил в разговор прибежавший снизу Бунша, — у нас тут дела всякие накопились, порешать бы.
Его величество бросил на него уничтожающий взгляд: молчи, идиот! Какие там дела! Перед нами таинственная вещь. Бутылка, утраченная в ночной пахучей пещере, как–то оказывается на воле, на берегу! Сама, что ли, она туда добралась?! Тогда кто–то, значит, вынес? Кто?!
Петроний, собака, подбросил? Куражится?
Не без труда придворные, уже в большом количестве толпившиеся в верховной спальне, обратили внимание государя на себя и на то, что творится внизу.
— Что это?! — спросил он, выпучив глаза.
— Сегодня под утро, в твоем гареме, — пояснил Бунша.
— Все в одном месте, — пояснил Черчилль, ничего не пояснив.
У главного костровища сидело, лежало и валялось на земле десятка два совершенно незнакомых мужиков. Более чем незнакомых — чужих! Все были голые, изможденные на вид и какие–то невменяемые. То есть они были в том состоянии примерно, в каком нашелся в Парашиной хижине де Голль.
Его величество резво спустился вниз. Рассмотрел вблизи свалку новичков.
— Откуда они? — задал он вопрос, не рассчитывая получить ответ.
— Все вместе. Разом. В одном месте, — сказал Бунша.
Его величество кивнул ему, мажордом пытался довести до сведения государя все важное в этом деле.
— Ты хочешь сказать, что до налета на мой гарем они где–то тусовались все вместе?
Бунша пожал плечами — мол, что я могу знать, но, похоже, что–то в этом роде.
— Они одного возраста, — сказал де Голль, сам, кстати, изрядно помолодевший за последние месяцы, да так ничего и не сообщивший, откуда он приполз в хижину Параши.
Царь царей прекрасно понимал, что докапываться до причин этого явления нет никакого смысла — все равно не докопаешься, надо как–то адаптировать партию гостей к убудской реальности и, подумав, может быть, использовать.
— Накормить. Поселить. Присматривать.
Часть придворных засуетилась. Остальные остались стоять, говоря своим видом: это еще не все.
— Это не все?
— Они построили корабль! — сказали они почти хором.
— Кто построил корабль? — переспросил его величество.
Конечно, имелись в виду не эти полутрупы. Председатель построил свой ковчег? Столько дней ожидания, стройка превратилась в миф, а будущий лайнер казался не более возможным, чем коммунизм из доклада генсека. И вот! Вдруг! Разом!
— Когда? — не очень вразумительно спросил царь царей.
— Только что, — был ему столь же вразумительный ответ, даже непонятно, от кого именно.
— И что теперь? — это была наполовину мысль вслух.
— Спускают на воду, — вступил в разговор самый информированный — Афраний.
Внутри у его величества возник внезапный холод, а лицо загорелось. Он понял, что совершенно не готов к такому стремительному развитию событий. И к тому, что большая лодка будет готова, и к тому, что будет готова так внезапно.
Несколько секунд паники. И дополнительная паника из–за того, что эти бараны видят его в таком состоянии.
Надо что–то делать.
Что угодно!
— Пошли посмотрим.
Делегацию рухнувших с неизвестного дуба уже увели к дальним хижинам. Как их использовать — бросил взгляд вдогонку им его величество. Нет, голова не могла работать в двух направлениях сразу.