Колыбельная белых пираний
Шрифт:
Вера в следующую жизнь в принципе верила. По крайней мере, не отрицала, что после смерти возможно некое продолжение. Но оставлять время про запас ей совсем не хотелось.
– А ты, Веруня, что собираешься делать после окончания школы? – вдруг спросила отличница Регина, вытягивая зубами из пиццы сырные нитки.
Вера в ответ пожала плечами:
– Ничего. Пока ничего не собираюсь.
– В смысле – ничего? – вступил в разговор Антон Самсонов. – А куда ты думаешь поступать?
– Никуда. Во всяком случае, не сразу. В армию меня все равно не заберут.
– Ну а заниматься-то чем будешь
От приторного вина и настырного чужого любопытства становилось душно и немного тоскливо.
– Я же говорю – ничем. Просто жить.
Отличница Регина залпом допила остатки желтоватой мускатной жидкости и чуть заметно скривила губы:
– Ну послушай, Веруня, после окончания школы не время просто жить.
Вера отвернулась и посмотрела в окно, на пышные кусты сирени, на дворовую помойку, покрытую кровянисто-ржавыми язвами. На неподвижные качели – тоже с воспаленной ржавчиной. Думалось о тете Лиде, о сентябрьском лесе, наполненном хвойными терпкими запахами и медленными мыслями. О Тоне. О том, что сейчас необходимо остановиться, до конца прочувствовать и успокоить боль. Чужую боль внутри себя. Пусть даже из-за этого она опоздает на экзамены, в институт, на праздник, на будущую работу.
– А когда время? – спросила она, не поворачиваясь.
– Уж точно не в ближайшие годы. Если ты сейчас не определишься, не решишь, чего именно хочешь от жизни, то потом с каждым годом будет все труднее, – важно заметил Антон Самсонов.
– Это точно, – кивнула Вера откуда-то со дна своих мыслей. – С каждым годом будет все труднее.
После окончания десятого класса Вера еще почти три месяца утопала в мучительных воспоминаниях. Без конца теребила их, словно медленно-медленно раскачивала ноющий зуб. Отчетливое чувство вины так и не появилось: внутри горячим кровяным ручьем текла только неспешная, бездейственная боль. Неспешность все больше затягивала Веру в себя. О настоящем и будущем не думалось вовсе – только о прошлом.
Так продолжалось до того самого случая. До тех пор, пока Вера не пришла одним августовским днем к магазину товаров для малышей. Туда, где они были с Тоней во время их последней прогулки. Туда, где в мутном завитринном воздухе плавали белые музыкальные рыбки.
3
Крылатая корова
На ощупь она очень теплая. Щедро испускает жар, словно крошечный живой обогреватель. Горячее воспаление лопнуло, раскрылось внутри плоти и принялось обживаться. Раздувать, растягивать плоть, завоевывая все новые миллиметры. Левая половина сильно увеличена, гиперемирована, кожа отечна. Болезненно-одутловатая человеческая оболочка. Складчатость сглажена. Верины пальцы мгновенно нащупывают уплотнение в области яичка. Плотный живой комочек чужой уязвимости.
– Здесь больно?
Вере, конечно, и так понятно, что больно. Тело под ее пальцами тут же вздрагивает.
– Ну… да.
Где-то под потолком остро дребезжит мошка. Верин взгляд быстро скользит по окну. Предутреннее небо над корпусами все ярче набухает синевой. Видимо, день будет жарким.
– Боль при ходьбе усиливается?
– При ходьбе? Да… Вроде бы усиливается.
– В поясницу или низ живота
– Что?
– Куда-нибудь боль отдает?
– Не знаю… не уверен.
Вера отпускает мошонку и не спеша отводит руку в голубой нитриловой перчатке. «Куда торопиться?» – звучит в ее голове крепкий, свежий голос тети Лиды. Других пациентов пока нет, а этот в любом случае приговорен.
– У вас, по всей видимости, острый левосторонний эпидидимоорхит. Воспаление яичка и придатка. Но нужно еще сделать УЗИ для уточнения. И сдать кровь на клинический и биохимический анализы. Ну, и придется полежать в стационаре.
– В больнице, что ли?.. Нет, я не могу. У меня сынишка дома.
– При вашем состоянии лучше остаться здесь у нас, под наблюдением.
– Нет-нет! – мотает он головой. – Я никак не могу. Мне сынишку не с кем оставить.
Да пусть и правда идет домой. Проведет чуть больше времени рядом с сыном. Времени, которого осталось очень, очень мало.
– Ну что ж, в таком случае от вас потребуется письменный отказ от госпитализации.
От бессмысленной, глубоко бесполезной госпитализации.
– Хорошо, напишу… А это воспаление… оно что, такое серьезное?
Он втягивает голову в плечи, слегка изгибая шею, словно большая испуганная черепаха. Выжидательно смотрит на Веру, обильно потея бело-розовой веснушчатой кожей и нервно смаргивая. А сквозь его шумное температурное сопение по-прежнему слышится колыбельная. Переливается серебристыми колокольчиками где-то в глубине Вериного сознания. И от этой мелодии внутри Веры расползается ледяной провал. Огромный, тянущий вниз, в себя.
– Серьезное. Но если сразу же начать лечение, то повода для переживаний нет… Пропишу вам антибиотики. От боли попринимаете анальгетики. Я вам все сейчас напишу.
Да, повода для переживаний и правда нет… Разве есть смысл переживать из-за того, чего изменить нельзя? Все уже решено, нужно просто смириться. Просто принять чудовищную неизбежность.
– Будете соблюдать постельный режим… Поносите суспензорий…
Колыбельный пациент напряженно молчит. Видимо, чувствует, что повод для переживаний у него все-таки есть.
– То есть… Все будет нормально? – придушенным ломким голосом спрашивает пациент.
Нормально… нормально не будет никогда.
– В том, что касается эпидидимоорхита, если будете соблюдать все предписания, осложнений быть не должно, – отвечает Вера. – Но есть еще один момент, о котором мне нужно вам сказать. Это никак не связано с вашим теперешним состоянием. Я бы вам рекомендовала…
Вера чувствует, как от сердца до кончиков пальцев пробегает острая ледяная щекотка.
– …Я бы вам рекомендовала обратиться к дерматологу… Как можно скорее.
Зачем я это говорю? Какой уже смысл ему обращаться к дерматологу, к онкологу? Разве что выиграть чуть-чуть времени. Совсем чуть-чуть. Несколько дополнительных месяцев напрасных надежд и мучительной, разрушающей боли. Необратимый процесс уже запущен.