Колыбельная для брата (журнальная версия, ил. Е. Медведева)
Шрифт:
— Увы, — опять сказал Климов. — И от огорченья подумал: пускай уж лучше двойка.
— Жаль, — сказала Вера Сергеевна.
— Ничего, я до конца четверти исправлю.
— Жаль, что не доискались до смысла жизни. А ставить двойку я вам не собираюсь. Даже не имею права.
— Почему? — искренне удивился Климов.
— По ряду причин. Самая простая та, что эта работа была внеплановая, сверх программы, я её дала вам для проверки. Так что ставить двойки я не могу… Хорошие оценки — другое дело. Вот, например, как пятёрка Векшина…
— Ой,
— Разумеется. А почему вы удивляетесь?
— Можно подумать, у меня каждый день пятёрки по математике, — засмеялся Кирилл.
— Это зависит от вас… У вас хорошие аналитические способности, но не всегда хватает дисциплины в работе… А вот Климов меня весьма огорчил.
— Я не способен к математике, — сказал Климов.
— Вы же в прошлом году участвовали в районной математической олимпиаде!
— Да. А сейчас я эту науку разлюбил.
— Тем более я не могу ставить вам двойку. Потому что не сумела воспитать в вас прочную любовь к своему предмету, — усмехнулась Вера Сергеевна. — Здесь двойку заслужила скорее я.
— Это вы шутите, — сумрачно сказал Климов.
— Не совсем… А вы в свою очередь не совсем серьёзны.
— Почему же…
— Потому что нельзя разлюбить науку, которую вы ещё не знаете. Ваши некоторые успехи в прошлом году настроили вас бодро, а столкнувшись со сложностями, вы разочаровались…
— Ну, да… Но это лишь одна из причин.
— Возможно. Боюсь только, что не самая малая… Я вспоминаю своего старого преподавателя французского языка. Это было, естественно, во времена, которые кажутся вам доисторическими. Так вот, я ему как-то сказала, что терпеть не могу «этот ужасный французский». Он засмеялся: «Голубушка, вы сначала выучите его, а потом решайте. Чтобы любить или ненавидеть какой-либо предмет, надо его знать…» Потом, когда я читала в подлиннике Стендаля, я уже не испытывала ненависти к французскому…
— Стендаль — это хорошо, — сказал Климов. — Но диссертации по математике никто не читает как романы.
— Разумеется. Но математика помогает постигать жизнь не менее, чем это делает искусство… А жизнь у вас, Климов, к счастью, впереди.
— Вера Сергеевна, — с чувством сказал Климов. — Следующую работу я обязательно сдам.
— Вы меня очень обяжете. Тем более, что это будет уже плановая контрольная.
— Я не ради оценки. Я и на олимпиаду пойду, так и быть.
— «Так и быть» не надо. Раз вы разочаровались в математике…
— Я не ради математики. Я ради вас, — брякнул Климов.
Вера Сергеевна подняла брови.
— Да? Стоит ли?.. Впрочем, для начала можно и так… Ну, мы пришли, дайте портфель. Спасибо.
Когда Вера Сергеевна исчезла в дверях, Кирилл засмеялся:
— Ты чуть в любви ей не объяснился.
— Шутки шутками, а она отличная тётка.
— Давно знаю, — сказал Кирилл.
— Давно или сегодня, когда про пятёрку узнал? — добродушно подцепил его Климов.
— Не в отметках дело, сам говорил… А ты, правда, почему не сдал работу?
— Правда — мысли были не о том.
— А о чём? Неужели о смысле?
— Ага… И о Маргарите Сенокосовой из седьмого «А».
— Ну, ты даёшь, — только и сказал Кирилл.
— Тебе не понять. Судя по всему, в тебя ещё не попадали стрелы Амура.
— Упаси господи, — засмеялся Кирилл. — И без того забот хватает.
Глава 2
Вернуть в класс успели почти всех. Не хватало человек семи, но это не имело значения: виновники были на месте.
Седьмой «В» сдержанно возмущался. Возмущаться громко не решались, потому что в дверях, сложив руки на могучей груди, стояла директор Анна Викторовна.
— Пятница — тяжёлый день, — сказал длинный Климов, устраиваясь на задней парте.
Ева Петровна хлопнула о стол первым томом «Графа Монте-Кристо», который отобрала на предпоследнем уроке у рыжего круглолицего Витьки Быкова по прозвищу Кубышкин.
— Книга-то не моя! — сказал Кубышкин, и все привычно засмеялись. Считалось, что Кубышкин говорит только смешное.
— Тихо! Все сели по местам! Прекратить разговоры!.. Анна Викторовна, вы сами скажете?
— Говорите вы, — величественно разрешила директор.
Ева Петровна скорбно кивнула и оглядела притихшие ряды.
— Конечно, — произнесла она, — я ни дня больше не останусь у вас руководителем. Но прежде чем уйти, я должна разобраться в этом позорнейшем происшествии. Это мой долг.
Девчонки торопливо зашушукались. Они считали своей обязанностью уговаривать Еву Петровну не бросать их, когда она в очередной раз заявляла об отставке.
Сейчас, однако, Ева Петровна не стала слушать жалобных уверений в любви и преданности. Она ещё раз подвергла испытанию на прочность несчастного «Графа» и потребовала:
— Встаньте, кто был задержан в гардеробной преподавателей.
Четверо встали. Куда деваться-то? Всё равно портфели отобраны.
— Та-ак… — сказала Ева Петровна. Она покивала, взялась двумя руками за худой подбородок и обвела стоявших укоризненно-проницательным взглядом. Трое опустили глаза.
— Ну так что, Векшин, — произнесла Ева Петровна почти доброжелательно. — Может быть, признаться сразу? Пока есть время исправить ошибку…
— В чём признаться? — спросил Кирилл и подумал, что у Евы Петровны глаза странного цвета: как пыльная трава.
— Ты не знаешь, в чём?
— Не знаю, — честно сказал Кирилл.
— Ну, хорошо… Что вы делали в учительской раздевалке?
Кирилл улыбнулся. Чуть-чуть. Даже досада его сразу прошла. В самом деле смешно: признаваться в том, что все знают.
— Мы прятались от завуча Нины Васильевны, — сказал он.
Элька Мякишева и Нинка Родина вопросительно хихикнули и посмотрели на классную руководительницу. Она, однако, на них не взглянула. И сухо поинтересовалась: