Колыма
Шрифт:
– Да, именно так.
Отвечал один лишь Всеволод. Авксентий хранил молчание, лишь изредка поглядывая на Льва. А тот продолжал:
– Стул тогда стоял у стола? Быть может, он лежал на полу, опрокинутый в пылу борьбы?
– Какой борьбы?
– Между вашим отцом и убийцей.
В комнате воцарилась тишина. Лев снова заговорил:
– Стул сломан. Если вы сядете на него, то непременно упадете. Странно, что, даже сломанный, он остался стоять перед столом, не так ли? Ведь сидеть на нем нельзя.
Оба сына обернулись, чтобы посмотреть на стул. Ответил
– Вы вызвали нас сюда, чтобы поговорить о стуле?
– Это очень важно. Полагаю, ваш отец встал на стул и повесился.
Это предположение должно было показаться нелепым и абсурдным. Оно должно было привести их в ярость. Но братья молчали. Чувствуя, что угодил в «десятку», Лев продолжал:
– Я уверен, что ваш отец повесился – скорее всего, на одной из потолочных балок. Он встал на стул, а потом оттолкнул его ногами. Сегодня утром вы обнаружили его тело. Вы оттащили его сюда и вернули стул на место, не заметив, что он сломан. Потом один из вас или оба изуродовали ему горло в попытке скрыть след от веревки. Затем вы перевернули все вверх дном в его кабинете, чтобы имитировать ограбление.
Братья были способными студентами. А самоубийство отца могло погубить их карьеру и уничтожить все надежды на будущее. Самоубийство, попытка покончить с собой, депрессия, даже просто высказанное вслух желание свести счеты с жизнью – все это воспринималось как оскорбление государства. Самоубийству, как и убийству, не было места на эволюционном пути к передовому обществу.
Сыновья печатника явно прикидывали, что делать дальше: признаться в содеянном или все отрицать. Лев смягчился.
– Вскрытие покажет, что у него сломана шея. Мне придется расследовать его самоубийство с не меньшим тщанием, чем если бы это было убийство. Меня волнует причина, заставившая его покончить с собой, а не ваше вполне понятное желание скрыть случившееся.
Ответил младший сын, Авксентий, впервые подав голос:
– Это я перерезал ему горло.
Молодой человек продолжал:
– Я вынул его из петли и понял, что он сделал с нашими жизнями.
– У вас есть какие-либо предположения, почему он так поступил?
– Он много пил. И работа его угнетала. Он все время тосковал.
Они говорили правду, но это была не вся правда – они или скрывали что-то, или просто больше ничего не знали. Лев не сдавался.
– Пятидесятипятилетний человек не станет сводить счеты с жизнью только потому, что у читателей его книг на пальцах остается краска. Вашему отцу довелось пережить на своем веку куда большие неприятности.
Старший из братьев начал злиться.
– Я проучился четыре года, чтобы стать врачом. И все напрасно – ни одна больница не возьмет меня на работу.
Лев поманил их за собой. Они вышли из кабинета в цех, подальше от трупа их отца.
– Лишь утром вы встревожились, что отец не вернулся домой. Вы знали, что он задержится на работе допоздна, иначе подняли бы тревогу еще вчера вечером. В таком случае почему в машинах нет набранных страниц, готовых к печати? Здесь четыре строкоотливных линотипа. Но в них не заложено ни одной страницы. Вообще ничто не указывает на то, что кто-то здесь работал.
Они подошли к гигантским станкам. Спереди у каждого находилась панель с буквами, похожая на клавиатуру печатной машинки. Лев вновь обратился к братьям:
– Сейчас вам очень нужны друзья. Я не могу просто взять и закрыть глаза на самоубийство вашего отца. Зато я могу обратиться к своему начальству с просьбой не предпринимать никаких действий, которые способны повредить вашей карьере. Наступили другие времена, и детям уже не нужно отвечать за грехи родителей. Но вы должны заслужить мою помощь. Расскажите мне, что здесь произошло. Над чем работал ваш отец?
Младший из сыновей передернул плечами.
– Он работал над каким-то государственным документом. Мы его не читали, а просто уничтожили все набранные страницы. Он не закончил набор. Мы решили, что он, наверное, затосковал оттого, что ему придется изготовить какой-нибудь очередной некачественный журнал. Бумажный экземпляр мы тоже сожгли, а заодно расплавили и формы. Ничего не осталось. Это правда.
Но Лев не собирался сдаваться так быстро. Он кивнул на машины и спросил:
– На какой из них он работал?
– Вот на этой.
– Покажите мне, как это делается.
– Но мы же все уничтожили.
– Прошу вас.
Авксентий взглянул на брата, явно ожидая разрешения. Тот кивнул.
– Начинаете с того, что печатаете буквы. В задней части устройство собирает их отливки. Каждая строка составляется из отдельных отливок, между которыми находятся отливки с пробелами. Когда строка закончена, она целиком отливается из смеси расплавленного свинца и олова. Так получается заготовка. Затем эти заготовки складываются вот на этом поддоне, пока у вас не будет готова вся страница текста. После этого стальная страница покрывается краской, а сверху по ней прокатывается бумага – и текст отпечатан. Но, как мы уже говорили, мы расплавили все набранные страницы. Не осталось ничего.
Лев обошел станок кругом, следя за механическим процессом, от набора отливок букв до составления страниц, а потом спросил:
– После нажатия на клавиши отливки букв собираются вот на этой плите с ячейками?
– Да.
– Полных строчек текста не осталось, вы их уничтожили. Но здесь есть незаконченная строка.
И Лев показал на неполную строчку, составленную из отливок букв.
– Ваш отец собрал строку лишь наполовину.
Сыновья заглянули в машину. Лев был прав.
– Я хочу отпечатать эти слова.
Старший сын застучал по клавише пробела.
– Если мы добавим пробелы до конца строки, она заполнится, и тогда можно будет отлить заготовку.
Отдельные отливки пробелов присоединились к незаконченной строке, пока ячейки на плите не оказались заполненными до конца. Плунжер выдавил в отливку расплавленный свинец, и оттуда выпала узкая прямоугольная заготовка – последние слова, которые набрал перед смертью Сурен Москвин.
Заготовка лежала на боку, и буквы не были видны. Лев спросил: