Колымский котлован. Из записок гидростроителя
Шрифт:
— Правильный, — подтвердил Талип и запихнул Андрейку в кабину.
Собаки скулили и метались по кузову.
— Сидеть! — крикнул Талип.
Ветка — бывалая якутская дородная лайка — обнюхала шмутье и свернулась в клубок на брезенте. Голец — молодой кобель — сновал взад и вперед, брызгая слюной.
Талип помог натянуть тент и застегнуть бортовые ремни.
— А печку? — спохватился Талип. — О, шайтан, совсем забыл!
— Не надо, — удерживаю его за руку, — обойдемся костром.
Сажусь в кабину рядом с Андрейкой.
— Покеда! — кричит
Славка трогает машину. Вездеход дернул. Андрей от неожиданности клюнул носом о скобу, глазенки заблестели.
— Ну и ну, дядя Слава, — сказал дребезжащим голосом пацан. — Я стоять буду, ладно?
— Ладно, ладно. Ты теперь настоящий охотник — сам себе голова. Понял, Андрей?
Андрей стоит на ногах, держится за скобу, зыркает глазенками и мотает головой в такт вездеходу. Мы пересекли черные, словно обуглившиеся ерники и остановились на берегу озера, похожего на большое блюдце, до краев заполненное синим с белыми прожилками льдом.
За озером в пятистах метрах начинается лес. По, снегу следы зверя. А вокруг гольцы, словно басмачи в ватных халатах стоят.
— Вроде в каменном мешке. Тебе не кажется?
— В торбе, дед, как пить дать, в торбе, — сказал Славка. — Во-он, видишь прорезь между гор, в нее и шурует Патыма, — предположил он.
Мы еще немного проехали вдоль озера, мягко покачиваясь на серо-грязной осоке, покрывающей кочкарник. Кое-где ветер унес с кочек снег и забил ими оживший тальник, каждую минуту готовый лопнуть и выбросить клейкую нетерпеливую листву. Там, где берега сузились почти вплотную, грудится оголенный солнцем и ветром залом смытых с берегов деревьев.
— Смотрите! — Андрей дергает за руку Славку. — Видите какая?
У самой кромки берега, где переломилась пополам, словно в поклоне, осока, полыхает из-подо льда прозрачная вода.
— Вот здесь и есть начало всех начал. — Сечет воздух рукой Славка. — Здесь сердце шаманских озер, мужики! Это река Патыма.
— Патыма, — согласились мы, хотя вода тут же исчезала, проваливаясь в расщелину, до краев набитую снегом.
Мы еще проехали с километр, облюбовали на высоком берегу в тени деревьев хорошее местечко, и Славка выключил мотор. Сразу стало непривычно тихо. Только слышно, как где-то под снегом тихонько побулькивала вода. В кузове метались псы. Тоже намотались бедняги. Мы со Славкой освободили собак и сняли с машины свои пожитки. Щенок челноком сновал по снегу. Зато Ветка степенно обнюхала воздух, присела под кустиком, потом начала совать нос в натыканные в снегу следы, направляясь в глубь леса. Славка подозвал ее.
— Смотри, дед, — сказал он, — уйдет за зверем. Умница ты моя! — погладил он собаку.
Потом порылся под сиденьем и извлек замусоленную, свернутую в трубку бумагу.
— Это вам, Робинзоны!
Развернул — карта, километровка.
— Ну, спасибо, Славка!
— Кушайте на здоровье! Отметины только до шаманских порогов, дальше на ощупь, по реке.
— Ну и за это памятник тебе.
— Да ладно, дед, — махнул рукой Славка. — Двигать надо, горючки в обрез.
— Смотри, сколько барахла, — к чему-то сказал я. — На черта столько?
— Редко горим, дед.
— Может, посошок?
— Хорошо бы душу отмочить, да не стоит. Лучше вот что: видишь, во-он перешеек, обязательно сделайте засадку, чует мое сердце — там потянет гусь.
— Будет сделано.
— А это вам докторские халаты, — выбросил Славка из-под сиденья белые тряпки, за ними гусей из жести.
— Зачем это ты?
— Пригодится. Профиля. Выставишь, и, считай, гусь твой. Ну, покедова.
Вездеход развернулся на одном месте, поднял гусеницами снег и побежал по своему следу.
Первые дни на Патыме
— Прежде всего, Андрюха, — сказал я, — надо соорудить хижину.
Смотрю на разбросанный скарб — бочки, мешки, торбы, рюкзаки, и зачем это только Талип напихал столько. Можно подумать, мы сюда насовсем приехали.
— Давай делать нужное, Андрюха.
Идем. Выбираем на крутом яру величиной с комнату площадку между двух лиственниц. Я рассказываю Андрею, как строить, и мы принимаемся за работу. Очищаем от снега и кореньев место самодельными лопатами: я их вытесал из сухой осины.
— Работать так работать, — говорит пацан и сбрасывает телогрейку. Так всегда и Талип делает, хоть какой мороз на дворе.
— Мне что-то погода не нравится. Протянет ветром, и схватишь радикулит.
— А мне нравится, — и работа нравится, и мастерить хижину.
Собаки тоже помогают, особенно Голец, — то и дело хватает лопату зубами.
— Вот сорванца, — подражая Талипу, ругаю щенка.
Андрей смеется.
— Хорошо бы нам, дед, научить его дрова таскать.
Ветка не участвует в строительстве, подошла, улеглась на брезент и укоризненно смотрит на Гольца.
Разгребаем снег — капельками крови алеет подавленная брусника.
Теперь надо меблировать хижину, пока стены и крыша не мешают, на земле ведь спать не годится. Решаем соорудить двухспальную кровать, стол. Должен сказать ради справедливости — у нас с Андреем разногласий ни в проектах, ни в исполнении пока нет. За исключением мелочей — то оба хватаемся за лопату, то за топор оба.
Мы бродим по снегу между деревьев, собираем валежины, сваливаем подгнившие сушины, идем след в след. За нами дырки. Если заглянуть — на донышке сивеет вода. Весь снег набряк водой. Хлябкий, осел, зато хорошо видны валежины. Они даже паром дымят. Это работает солнце.
Я выбираю нужную деревину, Андрей собирает сучья, и тащимся на строительную площадку: ступаем в старые дырки, укладываем лаги, на них настилаем жерди.
— Теперь, Андрей, перину стелить будем.
— А где возьмем?
Щеки у него горят, шапку тоже сбросил, и уши как маки — простынет еще!
— Надень телогрейку и садись вот сюда на кровать взбивать пух.
Я таскаю кусты, Андрей обламывает веточки лапника и стелет их. Как только перина поднимается горкой, Андрей не может удержаться, падает на пружинистые ветки.