Колымский котлован. Из записок гидростроителя
Шрифт:
— Как там наша хижина? Не унесет? — беспокоится Андрей.
— Да не должно бы.
— А мы еще туда вернемся?
— Кто знает. Неисповедимы пути господни.
Солнце уже поднялось высоко, обжигает кожу, но туман еще чадит в глубоких распадках, держится, розовея и сжимаясь. У переката пришлось высадить «матросов» и провести корабль на веревках, лавируя между камнями. В этом месте речка заметно втягивалась между гор, берега вытеснялись кручами. Кое-где лиственницы осели и клонились вершинами до самой воды, цепляясь корнями за размытый берег. Течение еще больше натянулось, и наше легкое судно стремительно неслось,
Едва успели причалить к берегу. Высадились, вытащили пожитки.
— Ну, матросы, в увольнение!
Мы осмотрели залом и решили протащиться берегом. Голец тоже полюбопытствовал, обнюхал сооружение и боязливо попятился.
Разделили посильно поклажу, навьючили на себя котомки. Подняли лодку и потащились в обход.
Берег утыкан булыгами, и идти было трудно. Двигались медленно, с отдыхом. Наконец обогнули завал — сбросили котомки и вернулись за остатками… И так трижды.
Голец кого-то гонял в кустах, тихонько повизгивая. Однажды он чуть не поймал крохаля. Утка с подбитым крылом металась по берегу. И когда подальше отвела собаку от гнезда, булькнула в воду. Пес в недоумении стоял и смотрел с берега.
— Так тебе и надо, — сказал Андрей, — мог же он, дед?
— Мог, да не смог. У него голова еще не на том месте.
— А на каком?
— Молод он, Андрюха. Ветка бы поймала. Она и сейчас вся дрожит от напряжения. Не прицыкни — бросилась бы на помощь Гольцу.
Загрузили лодку и осторожно двинулись дальше. Но минут через пятнадцать услышали рев воды.
— Это что там?
Я встал, посмотрел — впереди смыкались горы, и казалось, здесь обрывалась Патыма. Дальше двигаться без разведки было опасно. Мы причалили к берегу, вылезли. Впереди грозно шумел шиверами перекат. Вынули из лодки груз, часть навьючили на себя, и я попытался спустить лодку на бечеве. Течение рвало веревку из рук.
Перебежками, едва поспевая за лодкой, я прыгал между камней, подбираясь к самому горлу прохода. На изломе горы вода ярилась. Вытянул лодку на камни.
Мокрая прорезиненная ткань туго обтянула каркас, и лодка стала гладкой, как яичко. Вылил воду, поджидаю Андрея.
— Это, Андрюха, и есть сам Шаманский порог. Стряпай обед, а я пойду в разведку, гляну поближе на это чудище.
Захватив на всякий случай спиннинг, я стал карабкаться по скалам. Вода билась о камень и шумела со страшной силой, проваливаясь в прорезь горы, как в трубу.
Я запрыгнул на высунувшийся из воды камень величиной со стол. Обдало ледяными брызгами. И что же? За камнем, впритык друг к другу, в затишке стояла рыба! Тут были и сиги, и ленки в глубине, но они даже не отпрянули! Снизу напирали все новые косяки, вытесняя первых, те сваливались в русло и отчаянно работали в кипении воды плавниками, одолевая стремнину, поднимались и заходили за другие камни. Вот он, нерестовый ход перед черной водой. Рыбы столько, что ее можно было подсекать по выбору. Но это неинтересно, как-то предательски. Я вернулся с пустыми руками. Андрей приготовил «стол» — на камне в чашках дымила каша.
— Не пересолил? — спросил я.
— Пересол на спине, недосол на столе, — степенно ответил дежурный повар и шмыгнул носом, в точности как Талип.
Я вынул из рюкзака пригоршню сухарей, положил на «стол» и полил их из чайника — запарил. Наполнил кружки, и мы сели. Камни около речки слезились.
— Не плачьте, камни, — зачем-то сказал я.
— Ты че, дед, оглох, что ли? — крикнул Андрей, подавая сахар.
— Оглох, Андрюха, совсем оглох. Как дальше, Андрюха, двигать будем, у тебя есть предложения?
— Есть.
— Давай.
— Через гору пехом.
— Я тоже так думаю. Идея. Давай обсудим. А как пойдем, грузу ведь много — не бросать же лодку.
— Я тоже понесу, — серьезно говорит пацан.
— Давай оставим здесь часть провизии и шубу.
Навьючились. Ружье, как автомат, на груди. Топор — за патронташ. Перед дорогой присели на камень.
— Ну, включаем скорость.
Пошли. Собаки впереди. Андрей за мной.
— Под ноги смотри, — предупреждаю.
Идем по каменной наброске к подножию горы, пробираемся сквозь ерник в редколесье. Под ногами мох желто-зеленым ковром лежит, идти по нему еще труднее — утопаешь по щиколотку. Шагаем вроде широко, а на самом деле неподатливо; на месте топчемся.
Перед крутяком остановка, приваливаюсь к лиственнице рюкзаком. Андрей, вытянув шею, как утенок, паутина на волосах — шапку в руках держит, подходит и садится рядом. Раскраснелся.
— Брошу, — крутит на пальце шапку.
— Лучше, — говорю, — подложи под лямку, резать не будет.
— А ты видел, дед, тропу?
— Не заметил.
— Совсем рядом, пошли, покажу.
Действительно, в косогоре тропа набитая, но заросла.
Широкая, не звериная. По тропе, какая ни есть, идти легче. Идем гуськом. Уже вытянули до половины горы. Оборачиваюсь. Марь и речку хорошо видно — ртутью переливается.
— Смотри, дед, — кричит Андрей. — Теремок!
В стороне от тропы на небольшой террасе строение вроде часовенки.
Ближе подходим. Сруб на два ската. Крыша, на крыше шпиль — маковка резная. Карниз тоже в мелких кружевах. С радостью сбрасываем ношу и садимся на крылечко, под навес. Подбегает Ветка, обнюхивает «храм» и скребет лапой в дверь.
— Зайдем, — говорит Андрей.
Домик срублен из строганых чистых плах — добротно, с большим старанием и со вкусом. Это видно по обналичке. Хотя она явно сделана топором, но не скажешь, что топорная работа. Крыша уже подернулась зеленью, замшела и стена с северной, стороны. Прежде чем открыть дверь, пришлось просунуть лезвие топора в притвор и как следует нажать. Дверь скрипнула резко и отворилась.
На подставке стоял гроб. Мы в нерешительности остановились на пороге.
— Что это, дед? Посмотрим?
Голец уже юркнул между ног. Обнюхал скамейку. Ветка же уселась на крыльцо и сощурилась на солнце.
— Эх ты, бояка, — сказал Ветке Андрей и переступил порог.
Одна стена была оклеена пожелтевшими листками из Священного писания да старинными бумажными деньгами. С них смотрела полногрудая царица. В углу, на подставке, деревянная потускневшая икона.