Колючая Арктика
Шрифт:
В Ялту Максима Кучаева действительно привели дела журналистские, дела чернобыльские. В эти дни, на всей многострадальной земле, одно имя существительное больше всех склонялось по падежам: "Чернобыль! Чернобылю! Чернобылем!" Слухи ползли по земле. Говорили, что на чернобыльской атомной станции вот-вот произойдет водородный взрыв и конец Киеву, простоявшему века, В газетах и по радио слова: "активная зона, радиация, бэр" повторялись так часто, что стали привычными. Но слова эти, произнесенные и напечатанные в бодром тоне, настораживали. И, когда один уважаемый академик печатно заметил, что сейчас важно работать точно и четко,
Максим Кучаев приехал из Киева всего несколько дней тому назад и кое-что из слухов мог подтвердить, а кое-что и опровергнуть. Ну, во-первых, Киев никуда эвакуироваться не собирался, но беженцы — что правда, то правда! — были. Во-вторых, Днепр не искрился, в третьих… В третьих, если применять артиллерийские термины, попадания радио ОБС были близки к цели… Да, была паника и киевляне спешили эвакуировать своих детей, на киевских вокзалах, в авиапортах и морпортах было не продохнуться от огромного количества испуганных людей. Да, разлилось тревожное ожидание по многомиллионному городу. Тревога выражалась во всем: в дешевой редиске, которую почти никто — боялись! — не покупал с рук. Редиска, не проверенная специальными приборами, могла оказаться радиоактивной! Пропадали горы клубники. Клубника, как выяснилось, впитывает в себя урановую заразу со страшной силой!.. День и ночь мылись киевские шоссейные дороги и тротуары, машины и трамваи — зараженные пылинки должны были вместе с водою исчезнуть в канализационных люках. Всегда и во все времена чистый Киев был болезненно стерилен…
Вдобавок ко всему, по киевским улицам ходили люди в каких-то странных хламидах-балахонах, сшитых из вышедших из моды болоньевых плащей. Утверждали — специалисты по панике всегда найдутся в трудную минуту! — что именно материал болонья, особенно иноземного производства, сохраняет грешное тело от воздеиствия вредных выбросов, идущих с покареженного припятского атомного котла, предохраняет сердце, легкие, печенки и селезенки от поражения невидимыми глазу частицами и излучениями. Людей в ку-клус-клановских болоньевых балахонах тут же прозвали — катастрофистами! Неологизм, рожденный чернобыльской катастрофой…
Вчера Максиму Кучаеву позвонил редактор одной из влиятельных киевских газет. Редактор — человек известный в журналистских кругах как интеллигент высшей марки, как человек ни разу в жизни не обидевший своего коллегу, человек, который ни разу не повысил голос — кричал в телефонную трубку так, что мембрана вибрировала:
— Кучаев! Максим Леонидович! Срочно! Поезжай в эту распроститучью Ялту и вдарь по сволочам печатным словом! Всю полосу тебе отдам! Мало — всю газету! В Христа! В Бога! В душу! Мать!..
Немного успокоившись, редактор рассказал, что в газету стали поступать письма — да что там поступать, косяком идут, как шпрота у острова Змеиного! — что после чернобыльской трагедии, частники — владельцы индивидуальных домов и государственных квартир — взвинтили цены! И с эти надо разобраться… И снова, словно напоминая, что вопрос очень серьезный, редактор-интеллигент помянул и Бога, и Христа, и мать…
— По Северу скучаешь, Сергей?
— По Северу?!
Цыганистые гаранинские глаза злобно сузились, рот сжался, цедя слова, словно пасту из залежалого тюбика.
— В рот пароход тому Северу! Дурак был! Зарабатывать, если, конечно, иметь котелок на плечах, — он постучал согнутым пальцем по голове, — и на юге можно! И совсем не плохо даже можно!..
— Точно, — не стал оспаривать эту мысль Кучаев, — люди везде работают, зарабатывают и с голода не умирают. Ты прав, Сергей.
Максиму Кучаеву стало не по себе, что он напомнил о Севере. Почему Сергей Гаранин должен мучиться ностальгическими воспоминаниями об Арктике? Ведь он ноги там оставил!
— Зарабатывают! — фыркнул Гаранин. — Гроши! — и неожиданно оживился, будто выиграл «Волгу» по спринту- Но Гаранин Сергей, сын собственных родителей, нигде не пропадет!
— Женщины выручат? — улыбнулся Кучаев и покосился на Щеглову. Гаранин рассмеялся.
— А ты злопамятный, гражданин начальник! Не-е, с женщинами покончено, Сергей Гаранин надеется только на себя. Силушка в жилушках еще имеется!
Он приподнялся над сиденьем на сильных жилистых руках, потряс култышками ног, задевая рулевое управление, плюхнулся на сиденье. Щеглова наклонилась над ним, платком убирая выступившие капли пота, нежно погладила по седым волосам.
— Не надо себя мучить, Сереженька.
— Отстань, мать!
— Я же как лучше, Сереженька.
— Тю, дура! Не встревай в мужские игры!
З.И. Щеглова-Гаранина обидчиво надула губы и отвернулась,
"А она сильно постарела", — подумал Максим Кучаев.
Сергей Гаранин рассказал Кучаеву, что живет в собственном доме на самом берегу Черного моря — "ничего себе домишко, справненький, с пристроечкой — коек двадцать выставить можно!" Что — "мечта моя — сам знаешь! — «Жигуль» есть. Хоть и с ручным управлением, но получен со скидкой — инвалид труда!" И что З.И. Щеглова, после соответственной длительной обработки, — "или меня слушайся, или катись колбасою на все четыре стороны! — Гаранин хоть и без ног, но без бабы не останется!" — оказалась бабой что надо,, "Вот только заводится с полуоборота, но в деньгах толк понимает. А выкобенивалась поначалу: не в деньгах, мол, счастье, Сереженька… Сам знаю, не в деньгах, а в их количестве!"
Узнал Кучаев и о том, что детей у них нет и быть не может — не способным к этому делу оказался железный мужик Сергей Гаранин!.,
Рассказывает Сергей Гаранин о своей жизни, а в кучаевской голове, как заноза, засела фраза, произнесенная небрежно: "Ничего себе домишко, справненький, с пристроечкой — коек двадцать выставить можно!"
Он и сам еще не может понять, что его так насторожило в этом предложении? Хотя, обманывает себя Максим Кучаев, пытается себя обмануть. Иногда в жизни ему это удавалось.
— Сергей! — повернулся Кучаев всем корпусом к Гаранину.
— Ты, случайно, комнаты не сдаешь?
Очень хотелось Максиму Кучаеву услышать, что никакие комнаты Сергей Гаранин не сдает, а, если и сдает, то по такой цене, что себе в убыток — людям же надо где-то приткнуться временно.
— Обижаешь, обижаешь, гражданин начальник, своего, можно сказать, лучшего друга! — И действительно, в цыганистых глазах плещется обида. — Да для тебя… В любое время! За так! Хоть с женою приезжай, хоть со шмакодявкою какой. Шито-крыто! Могила!