Кома
Шрифт:
Задумавшегося Николая подняли словами о том, что всё очень и очень плохо. Все сидящие в кабинете доцента вроде бы не были дураками, но ничего умного и логично объясняющего произошедшее ночью они все вместе так и не сумели вымучить. На мгновение ему показалось, что сама по себе такая клиническая задача была бы даже красивой, попадись она в учебнике или журнале, как теория или казуистический случай из чьей-то чужой практики. Но это только если забыть, как звучал голос старой женщины, когда она протягивала ему натёртое до воскового блеска яблоко, какие у неё были глаза. Такие были у бабушки Николая, лицо которой он уже начал забывать. А глаза вот помнил.
– Буду просить завотделением ставить нам клинический разбор, -сказала Свердлова, поднимаясь и хрустнув суставами пальцев, уже не стесняясь их. – Вскрытие завтра, с утра. Я попросила нам позвонить до начала, так что, доктора, все идём туда.
Николай бесшумно вздохнул. После сегодняшней «малой мясорубки» бояться клинического разбора было глупо, – да и вообще, никто не знал цифры анализов этой больной лучше, чем он сам, – её врач. Но это и было страшно. Больную потерял он, и расплатиться за это всего-то часом или полутора часами стояния у доски под негодующими или сочувствующими взглядами двух десятков докторов всех рангов – это было бы просто дёшево. Так не должно быть.
К вечеру, когда настало время массажей, Николай окончательно убедился в качестве работы Игната над его кожей. Бок, конечно, побаливал, но несильной тянущей болью. Даже когда он проминал спину последнего на сегодня, третьего радикулитного больного, того самого Дмитрия Ивановича, большой боли в области раны так и не возникло. Видимо, ткани заросли уже как следует.
«Шифоньер» показался ему каким-то не своим, слишком напряженным, и Николай в который раз за последние дни испытал подзабытое уже с юности чувство «де жа вю», с попытками поймать ускользающую мысль. За целый день, со всеми его проблемами, он ни разу не вспомнил об этом человеке иначе, как о части вечерней нагрузки, но при этом к концу дня у него сформировалось чувство, что он его обсуждал. В том числе только что, со Свердловой, Сашей и Володей.
Постаравшись выложиться на спине больного так, чтобы у того не возникло никаких претензий, Николай отработал полный сеанс не дав себе ни единой поблажки. «Голем». Это слово опять всплыло у него в голове. Уже дойдя до «остывающей» стадии массажа, и в последний раз прорабатывая глубокий слой мышц, он пристально и бессмысленно посмотрел на узор блеклых пигментных пятнышек на спине «шифоньера». Если контролёр всего происходящего – он, то это объясняет, почему он такой здоровый, но не объясняет ничего остального. Радикулит, наверное, несложно симулировать, его все видели. Поспать пару неделек на жёстком, поизображать лицом муки, походить на физиотерапии… Лечение стоит денег, но деньги у «шифоньера» явно были, так что и это не противоречие. Кожа у него загорелая, как у той любительницы солярия, женщины с улицы Чапаева. В апреле это тоже служит показателем социального статуса.
Заканчивая, Николай начал мычать себе под нос несложную мелодию из детского мультика. Прицепилась почему-то, несмотря на всё пережитое, включая самое тягостную, до чудовищного, из тех обязанностей, которые есть у лечащего врача – разговора с родственниками умершей больной. Дмитрий Иванович к этому времени вроде бы расслабился, – как и положено при хорошем массаже. Значит, хотя бы этим можно гордиться. Немножко расслабился, работая, и он сам – впервые за день. Если доктора Ляхина после клинического разбора вышибут из интернатуры пинками, можно будет пойти именно в профессиональные массажисты, – даже если отберут врачебный диплом. Можно будет вернуться в медбратья. Можно – в бетонщики или монтажники, – старые корочки где-то у него сохранились, в коробке с остатками стройотрядовских значков. Можно будет уйти прямым ходом в военкомат и отвести, наконец, душу за всё. Если Алексей Степанович и его друг-моряк правы, и их действительно ждёт вторжение, то к этому моменту Николая как раз научат как следует стрелять из чего-нибудь по-фрейдистски крупнокалиберного.
Проецируемая на будущее телевизионная картинка – колонна палево-бурых «Абрамсов», осторожно втягивающаяся куда-нибудь в Химки, и дымы горящих домов вокруг, не вызвала у Николая особого шока. Ну, картинка. Блок-посты на московских перекрёстках, приказы на двух языках – «Не приближаться ближе 50 метров. Огонь открывают без предупреждения». Всё это будет воспринято выжившей частью населения нормально – людей готовят к этому уже достаточно давно. По телевизору целыми днями будут крутить счастливое жабье лицо Новодворской, вперемешку с репортажами о торжественной и неостановимой поступи демократии. Вот так…
Он вздохнул, молча принимая у больного деньги. Тот тоже был неразговорчив. Вероятно, обиделся за вчерашнее. Нет, это не «контролёр». Во-первых это не то отделение, а во-вторых – просто непохож. Сочетание лица с выражением «А ща как дам!» с явно приличным интеллектом -слишком интересное сочетание, чтобы просто так его пропускать, но это всё равно не он. Может, это наблюдатель с другой стороны, если такая есть?
Николаю захотелось остановиться и задуматься, и именно это он и сделал, застыв посреди опустевшего кабинета, – работы всё равно уже не было. Если Рабинович-младший прав, и дело не в каких-то высших материях, которые он себе напридумывал, а в деньгах (пусть и непонятно каким боком затронувших отделение или кафедру), то в таких случаях сторон всегда две: та, которая желает имеющиеся деньги перераспределить в свой карман, и та, которая этого не желает. Может быть и более сложная ситуация – не желают этого сразу несколько партий. С другой стороны, -«Откуда у народа такие деньги?». Такие, ради которых могут убивать людей? Несчастных, беззащитных, никому ничего плохого не сделавших? Николай зарычал от ненависти. Того, кто мог на это решиться, надо давить. Трамваем. А ещё лучше траками тяжёлой гусеничной техники. При стечении народа.
Николай знал, что он не интеллигент. Маме бы такое в голову не пришло, максимум, что она бы сказала – это «Ой, ну как же так можно?!», плачущим голосом. Отец – развёл бы руками с горькой усмешкой: он был реалистом до мозга костей, но тоже слишком добрым. А так в наше время уже точно нельзя. Или мы их, или они нас.
Вернувшись на отделение, и удостоверившись, что все уже разошлись по домам, а дежурный ординатор в поте лица бегает по собственным больным, Николай зашёл в ординаторскую и взялся за телефонную трубку. Лучше было бы звонить с какого-нибудь другого аппарата, но «общий» врачебный телефон был занят с утра до вечера – проверять все звонки ни у кого всё равно никаких сил не хватит. Выйдя на гудок городского соединения и наморщив лоб, Николай натыкал клавишами всё-таки запомнившийся телефонный номер свежеприобретённого знакомого – Якова Яковлевича Рабиновича.
– Слушаю.
– Здравствуйте…
Он даже не успел продолжить вводную фразу – в телефоне послышался мат. Вообще, в последнее время большинство телефонных звонков Николая были какими-то неправильными, – у собеседников почему-то сразу возникало желание его оборвать.
Яков сделал паузу, и Николай уже ждал, что он повесит трубку, но тот спросил: «Ты где?». Мат явно не был случайностью – Яков точно его узнал.
– На «Петроградской». Мы можем встретиться?
– Ещё как. Через пятнадцать минут у «Стерегущего»^.
Внук дедовского приятеля дал отбой, и Николай посмотрел на часы. Он не успеет даже если будет бежать всю дорогу. Разве что на метро.
На ходу срывая с себя халат, и вытягивая из кармана связку ключей на звенящем металлическом брелке, он помчался к собственному шкафчику. Отпечаток ноги был с его дверцы уже стёрт – надо будет сказать спасибо знающей своё дело уборщице. Голову в свитер, замок на дверь, ключ в карман. Руки в рукава он вдевал уже на бегу, сыплясь вниз. Заниматься оперативными изысками было некогда, надо было бежать, и Николай выскочил из ближайшего к метро «студенческого» подъезда здания клиники как пробка из бутылки, сразу набирая темп. Уже проскакивая перегороженный хлипким шлагбаумом въезд и притормаживая, чтобы не влететь под заворачивающие на Петропавловскую автомобили он обернулся – никто за ним не гнался. Ну и ура. По втыкающемуся в Карповку обрубку Большого Проспекта он проскочил по краю проезжей части, чтобы не замедляться, лавируя между неторопливо идущими по тротуару людьми. Сзади недовольно бибикнули, но он уже ломанулся вправо, на ходу вытягивая из-под молнии зажатой под курткой и свитером поясной сумочки проездную «Магнитку». По эскалатору он тоже бежал, и остановился только перед самым выходом в нижний вестибюль, пыхтя и тараща глаза. Стоящий у «стекляшки» эскалаторной будки милиционер посмотрел на него недовольно, но ничего не сказал, только намекнул на возможные проблемы выражением лица.