Командир Марсо

Лаффит Жан

— Ну чего ты злишься? — говорит Парижанин. — Конечно, сейчас надо сражаться против немцев, даже если мы не любим воевать. Но дело не в этом. Вот ты твердишь: все немцы плохие. А я лично чувствую, что такой немец, как Людвиг, мне ближе, чем француз вроде того типа из Леспинака.

— И мне тоже.

— Значит, по одной национальности человека нельзя судить — друг он или враг.

— В отношении немцев можно.

— Такие чудовища, как эсэсовцы, появились в Германии совсем не потому, что там немцы, а потому, что там пришел к власти фашизм.

— У итальянцев тоже был фашизм, а они никогда не воевали так свирепо, как немцы. Правда, итальянцы вообще плохие солдаты.

— Например, Эмилио…

— Ты мне

надоел с твоими рассуждениями. Я остаюсь при своем мнении. Немцы в целом ведут себя, как звери, как бандиты, как дикари…

— Такие бандиты есть во всех армиях, ведущих захватническую войну против другого народа.

— Но в немецкой армии они еще более жестоки.

— Что же тогда, по-твоему, надо сделать? Уничтожить Германию? Это тебе никогда не удастся.

— Пусть они убираются от нас ко всем чертям!

— В этом пункте мы все согласны.

— А в другом ты меня никогда не убедишь, — заявляет Портос. — Впрочем, я и не спорю. Просто сказал, что такая жизнь меня вовсе не радует.

В сущности, сегодняшнее плохое настроение Портоса вызвано не столько спором о характере немцев, случайно разгоревшимся из-за замечания Парижанина, сколько вообще его душевным состоянием. Портос просто тоскует. И не он один.

Бойцы группы мушкетеров чувствуют некоторую усталость. Последние две недели идет бесконечная перетасовка. Только устроишься на одном месте, как нужно срочно перебираться на другое. И потом эта леспинакская трагедия… Бойцы двух групп, павшие на холме, были близкими товарищами мушкетеров. Все они принадлежали к одному отряду, ходили друг к другу в гости, вместе вечером дежурили… Сам Эмилио всегда был рядом с ними, такой деятельный, жизнерадостный и уверенный в себе, что казалось — он неуязвим для врага. А сегодня всех их уже нет в живых… Отряд пришлось пополнять. Дело чести для батальона. Из всех групп, насчитывавших свыше десяти человек, запросили добровольцев. Их набралось двадцать два. Д'Артаньян был назначен командиром переформированного отряда, которому присвоили имя Жаку, — Эмилио. Состав группы мушкетеров оставался прежним, надо было лишь назначить нового командира взамен д'Артаньяна. Выбор сначала пал на Арамиса, как на самого опытного партизана.

Однако по его настоянию и по рекомендации д'Артаньяна командиром в конце концов назначили Парижанина. Он очень хорошо проявил себя в первом боевом крещении и к тому же обладал серьезной политической подготовкой. Арамис — его ближайший помощник по кадрам. Атос ведает материальной частью. Все остальные бойцы группы тоже отвечают каждый за определенный участок. Людвиг, по вполне понятным для всех причинам, не склонен слишком много участвовать в боевых операциях; он занимается кухней и внешним благоустройством лагеря. Всячески стараясь быть полезным товарищам, он выполняет самую трудоемкую работу: носит воду, чинит одежду и обувь, чистит оружие. Он всегда чем-нибудь занят.

Но все это не может действовать успокаивающе на человека с характером Портоса. Он в мрачном настроении. Он томится больше других, и причиной тому прежде всего какая-то пустота, образовавшаяся после гибели товарищей. Нельзя сказать, что он испытывает страх. Наоборот, его удручает бездействие. После событий в Леспинаке группа мушкетеров выходила на боевое задание только один раз: в ту знаменательную ночь, когда ими руководил сам Пораваль… Ожидание становится для Портоса невыносимым. Да тут еще сегодня утром д'Артаньян предупредил: категорически запрещается отлучаться из лагеря, всем ожидать приказа… Но больше всего Портоса раздражает медленный ход военных операций в Нормандии. Несмотря на колоссальные технические ресурсы союзников, о которых сообщалось по радио, военные действия там все никак не закончатся. После высадки 6 июня каждый думал: к 14 июля союзники будут в Париже. Это было бы так чудесно! Правда, дня три-четыре назад

союзники взяли Кан. Как только разнеслась эта новость, Портос тотчас же вынул свою старую, потрепанную карту Европы, которую он называет картой фронта и заботливо сохраняет в вещевом мешке. Карта испещрена какими-то знаками, не всегда понятными даже самому Портосу. Но это не так существенно. Важно то, что карта изобилует названиями городов, государства на ней показаны разными цветами, а с левой стороны имеется масштаб с нанесенными на нем делениями с точностью до пятидесяти километров. Этого Портосу достаточно, чтобы составить свое мнение.

При помощи клочка бумаги, а иногда и простой травинки он измеряет расстояние на карте, как обычно это делают школьники, и затем погружается в сложные расчеты, после чего торжественно объявляет результат: союзники продвинулись на столько-то километров. Согласно стратегии Портоса, только одна-единственная вещь имеет значение: продвижение вперед.

— Вот посмотрите: Кан. Сколько это будет километров от побережья? Пятнадцать? Восемнадцать? Ну, скажем, двадцать. С б июня они сделали только двадцать километров, и это еще с накидкой. А русские за тот же срок прошли триста километров.

— Это еще не показательно, — говорит Атос. — Надо прорвать фронт, тогда можно делать хоть по сто километров в день.

— Сколько километров от Кана до Парижа?

— Приблизительно двести пятьдесят.

— Подожди, я проверю… По-моему, несколько больше. Допустим, триста. Сегодня 10-е… Если бы они попробовали хоть чуточку пошевелиться, то еще могли бы попасть в Париж вовремя…

И вот сегодня уже 14 июля, а Портосу даже нет надобности заглядывать в свою карту. Он сейчас только узнал у Парижанина, что бои все еще идут в Нормандии…

* * *

Именно этот день выбрал Марсо, чтобы совершить инспекционную поездку по батальонам. По донесению разведки, нигде в районе, кроме больших городов, не было замечено крупных сил противника, и можно было без особого риска ездить по дорогам в дневное время. Тем не менее Рамирес, который с недавних пор обзавелся превосходным мотоциклом, счел необходимым ехать на несколько сот метров впереди машины своего начальника. Марсо устроился один на заднем сиденье, доверив управление машиной шоферу и бойцу охраны. Англичане сообщили, что сегодня в честь французского национального праздника 14 июля они сбросят на парашютах оружие, предназначенное для Французских внутренних вооруженных сил. «Если бы хоть одна партия упала в нашем районе, — думает Марсо, — мы смогли бы вооружить почти всех наших бойцов». Но в глубине души он не очень-то верит в такую возможность…

В первую очередь Марсо посетил интернациональный батальон. Подразделения в нем организованы по национальному признаку, и поэтому численность их не одинакова. Марсо не мог побывать во всех отрядах и группах, но ему повезло: на КП Гарсиа он встретил почти всех командиров подразделений. Накануне испанцы взорвали в восьми различных пунктах железнодорожный путь, ведущий к Перигё. Десять партизан-украинцев уничтожили гранатами автомашину с шестью немцами. Правда, сегодня все эти удачные действия, повторяющиеся теперь почти ежедневно, имеют второстепенное значение по сравнению с большой новостью, сообщенной Павлом: в Польше русские наступают на фронте протяженностью 270 километров.

— Откуда вы это узнали?

— Сообщил Лондон в своих первых утренних известиях…

На КП Ролана голые по пояс люди моются, не жалея воды, у желоба. Прибытие Марсо нисколько не нарушает их веселья. Сам Ролан разлегся в тени, подложив под голову плотно набитый чем-то холщовый мешок с наклеенной на нем этикеткой и металлической пломбой.

— Что ты тут делаешь?

— Как видишь, читаю…

— Что?

— «Юманите».

— А что это за мешок?

Лицо Ролана расплывается в широкой улыбке.