Командир разведроты
Шрифт:
«Его убили? – думал я, чувствуя, что перестаю соображать, где нахожусь и куда еду. – Но почему? Что случилось? Из-за чего нас обстреляли?? За что???»
А вокруг, отвратительно чавкая, горел бензин и текла нескончаемой рекой лента огня, кружились в бешеной пляске черные скалы, и рядом, прижимаясь лицом к коленям Блинова, плакал солдат Тетка, и никто его не жалел, не успокаивал…
Глава З
Браслет от часов оставил розовый отпечаток на запястье. Я тер его пальцами, как чернильное пятно. Который час? Какая здесь разница с Москвой? В моем гвардейском, дважды орденоносном полку сейчас, наверное, обеденный перерыв. В офицерской столовой, как всегда, народу битком, духотища, мои товарищи толпятся у раздаточной с подносами в руках. Кассирша Зина, как на печатной машинке, стучит по клавишам, выбивая чеки, а офицеры возмущаются, что сметана слишком жидкая, а в борще вместо мяса – разрезанная сосиска. В буфете нарасхват идет боржоми, запотевшие, из холодильника бутылки открывают о шероховатый, как напильник, край алюминиевого прилавка, пьют здесь же, залпом, до слез. Говорят о предстоящей итоговой проверке, о вакантной должности начштаба, о новом приказе по форме одежды, о краске для пола в ленинской комнате… И никто не знает, что всего полчаса назад, в Афгане, в бою на Саланге убит наш человек – капитан Блинов.
Какой глупостью, какой ерундой я занимался там! До чего же смешна была та мышиная возня, на которую я тратил нервы, время. Как я был наивен, когда не спал всю ночь накануне парада, и мне казалось, что нет ничего в жизни страшнее, чем упасть на виду у всех на скользкий булыжник. До чего примитивны были мои переживания, когда на строевом смотре замкомандующего сделал мне замечание за прическу. Насколько пусты были мои беды, когда я в бессильной ярости лупил кулаками по стене, думая, что навсегда потерял Олюшку, смазливую девчонку, в которую был влюблен… Сколько же надо было прожить, чтобы наконец задуматься об этом?
Сидя на чемодане у самодельного шлагбаума, вдоль которого расхаживал угрюмый часовой в каске, я тупо смотрел на белый кемпинг, у входа в который носились, гремя ботинками, солдаты, складывали у мраморной лестницы вещевые мешки, бронежилеты, похожие на рыцарские доспехи, лоснящиеся от смазки пулеметы.
Где же вы, братцы, раньше-то были?
– Ну, здравствуй, что ли?
Я поднял голову. Рядом со мной стоял невысокий коренастый человек в маскхалате, кроссовках и огромных черных очках. Постриженный почти наголо, смуглый, с угадывающимися под одеждой буграми крепких мышц, он напоминал киноактера, снимающегося в вестернах.
– Степанов? Я не ошибся, ты Степанов? – спросил он.
– Да, я…
– Ну, чего сидишь, черт тебя подери! Не описался от страха?
Он наклонился ко мне и вроде бы хотел обнять. «Спасибо, товарищ Оборин, – подумал я, – что ты хоть рад моему приезду».
Я с трудом встал. Ноги затекли, будто суставы в коленях заржавели.
– Слушай, что это солдаты все бегают? – спросил я. – Чего всполошились? – Злая ирония помимо воли так и лезла из меня.
Оборин остановился и удивленно посмотрел мне в лицо, а потом глянул на скалы, нависающие над ротой.
– Видишь верхушку, похожую на трезубец? Мы там установили сигнализацию, чтобы не дать «духам» плевать на нас сверху. Так вот, пятнадцать минут назад сработала. Кто-то прошел по тропе… Видишь, денек какой? Сначала Черная Щель, потом сверху, над самой головой, беспокоить начинают… И так почти каждый день. Так что готовься, приятель…
Я стоял как вкопанный, глядя на залитые солнцем горы. Перед глазами все плыло, кружилось, и не хватало воздуха.
– Слушай, парень, ты что-то побелел… Перегрелся или устал с дороги? Пойдем, под кондиционером оклемаешься.
«Да, я перегрелся, – думал я, чувствуя, что Оборин мне активно неприятен. – Озерцо, песочек… Где-то свинцовый душ, и кровь льется по броне, а тут сигнализация, как в сбербанке, кондеры… Что ж, замена – святое дело…»
– Да брось ты чемодан! – услышал я как издалека. – Дневальный поможет.
На перекладине, установленной в фойе кемпинга, тренировался солдат. Красный от натуги, он с сопением отрывал от пола собственное тело плюс пудовую гирю, подвешенную к поясному ремню. Услышав Оборина, он спрыгнул, снял с ремня гирю, облегченно выпрямился, взял мой чемодан и понес по коридору.
– Вот моя комната, – Оборин открыл настежь дверь, пропуская меня вперед. – Теперь она твоя. Ложись на койку, там свежее белье, и отдыхай. Ужин в девятнадцать ноль-ноль. Я предупрежу, тебе принесут.
Он хотел выйти, но я взял его за руку.
– Подожди… Ты знал Блинова?
– Капитана? Если не ошибаюсь, это командир мотострелкового батальона?
– Ты его хорошо знал?
Оборин внимательно посмотрел на меня, нахмурился и, не сводя с меня глаз, покачал головой.
– Нет, друзьями мы не были…
– Жаль, – глухо ответил я и сел на стол.
– Я тебя не понимаю. Почему ты так спрашиваешь о Блинове?
– Почему? – Я выдавил из себя жалкую усмешку. – Его убили час назад… Некому было прикрыть нашу колонну.
Оборин опустил глаза. Теперь я увидел на его лице смятение. Это доставило мне неожиданное удовольствие.
– В озере купаться можно? – спросил я, не сводя с Оборина взгляда. – Как сегодня водичка?
Оборин ничего не ответил, подошел к тумбочке, вынул оттуда флягу и плеснул в кружку.
– Выпей и ложись спать… Завтра поговорим.
Я машинально поднес ко рту кружку. В нос ударил тяжелый запах спирта.
– Не могу.
Оборин подошел к двери.
– Постарайся все же заснуть…
Я сидел на столе, без всякого интереса разглядывая разложенные под листом плексигласа схемы района, минных полей, списки личного состава, фотографии. Хмурый круглолицый малыш в буденновке. На скамейке сидит молодой и худой Оборин в курсантской форме и вместе с рослым, плечистым сержантом держит в вытянутых руках транспарант «Все на коммунистический субботник!». В сержанте я узнал нашего комбата – майора Петровского. Действительно, учились вместе. Третий снимок: на фоне группы белобородых стариков в чалмах вполоборота стоит солдат в каске, бронежилете, перепоясанный пулеметной лентой, и машет кому-то рукой. И снова малыш…
Я сел на койку, чувствуя глухое безразличие ко всему происходящему и окружающему, рухнул на подушку, покачиваясь на сетке. В спину что-то давило, я просунул руку под матрац и нащупал холодный металл.
Я лежал, рассматривая маленький, похожий на игрушку автомат с пристегнутыми к нему магазинами, перевязанными изолентой. Гладкий, отполированный, он приятной тяжестью давил мне на ладонь. И каждый изгиб его стального тела, каждая деталь таили темную и суровую логику. Странно! Я будто впервые видел автомат, впервые держал его в руках.