Командир штрафной роты
Шрифт:
Я продолжал выходить на «охоту», увеличивая счет убитых немцев. Когда он дошел до тридцати, комбат Орлов твердо пообещал написать представление на орден Красной Звезды. Но накопившаяся неприязнь к Орлову и пережитая не раз близость смерти изменили меня.
— Спасибо, товарищ майор. Вы меня и так медалями обвешали.
Орлов посмотрел сначала на телефонистку Люду, которая по-хозяйски крутилась в добротной просторной землянке, а на связи сидел молодой боец.
— Выйди, Людмила, — тихо проговорил он.
Женщина молча удалилась, а майор, не приглашая меня сесть, сказал:
— Заелся, сержант?
— Чем
— У жида Риккерта нахватался привычек?
— Он не жид. Отец — эстонец, мать русская.
— Эстонцы те же фашисты. Немцев с хлебом-солью встречали.
— Не знаю, не видел, — резко отозвался я.
Орлов, наверное, понял. Разговор на таких тонах между командиром батальона и каким-то сержантом принижает прежде всего комбата, с его тремя блестящими орденами и майорской звездой. Он сменил тон.
— Сапоги у тебя замухрыженные. Сходи к старшине, получи новые. И шмутье пусть сменит, смотреть гребостно.
— Срок носки еще не вышел, — лез я на рожон. — Постираюсь, почищусь, только с нейтралки явился. А сапоги дружок подлатает.
— Кругом! — рявкнул Орлов. — Выполнять, сержант!
Так я получил новые добротные сапоги и все остальное. Помылся, влез в хрусткое свежее белье и отправился отдыхать.
Примерно к тому же периоду, после двух-трех дежурных вылазок, относится врезавшийся мне в память «поединок» с немецким минометом. Как ни странно звучит, но пережил я и такой эпизод. Один из последних в моей карьере снайпера.
Это был легкий немецкий миномет, калибра 50 миллиметров, о котором я не раз упоминал и который попортил мне немало крови. Миной из него убили моего первого наставника в снайперском деле, Ивана Митрофановича Ведяпина.
В 1944 году эти минометы уже начали снимать с вооружения и наши войска, и немецкие в связи с недостаточной мощностью. Но использовались они еще широко. Вредной штукой была эта короткая труба с четырехугольной плитой. Весил миномет всего 14 килограммов, а сама мина — 900 граммов. Бил он на полкилометра. Обслуживал миномет расчет из двух-трех человек. Пользуясь тем, что его можно легко перетаскивать с места на место и устанавливать даже в небольших воронках или окопчиках, немцы применяли этот «самоварчик» довольно активно. Благо наштамповали их еще до войны в достатке, да и мин хватало.
Заранее присмотрят пулеметное гнездо или легкую землянку, где толкутся в траншее солдаты, и внезапно высыпят в нужное место десятка три-четыре мин размером с переспевший огурец. Благо скорострельность у «самоварчика» была 20 мин в минуту.
Конечно, не такая это грозная штука. Не сравнишь с шестиствольным «ишаком» калибра 158 миллиметров или гаубицей, но нашего командира Орлова чересчур активный расчет достал. В одном месте изрешетил осколками командира взвода, слишком долго маячившего над бруствером, в другом мины накрыли кучку бойцов, некстати затеявших байки. Двоих убило, и еще один умер в госпитале. Такой же миной разбило новенький пулемет Горюнова, переломив ствол и контузив расчет. И самое главное — едва не угробило комбата Орлова, с его орденами, майорской звездой и надеждой непременно занять должность командира полка. Ему бы свиту поменьше с собой тащить, так ведь сам Орлов явился лично передовую обозреть и наметить одну из лихих, чаще бесплодных атак. Может,
Немецкий расчет засек фуражки, бинокли, погоны и влупил, не скупясь, штук тридцать мин. Серьезных потерь не было. Кого ранило, кого контузило, но Орлов убегал резво, в разорванной гимнастерке, облепленный грязью.
Вызвал почему-то меня.
— Выследи этого гада. Почти под носом мины швыряет. А пушкари мух не ловят.
Пушкари и «самовары» наверняка получили это же задание с присказкой, что снайперы только «груши хреном трясут». Задание как задание. Хотя минометчики из окопов бьют, выстрелы почти бездымные. Засечь расчет трудно. Единственный козырь на моей стороне, что под носом они ползают. Где-то в метрах за триста пятьдесят—четыреста. Миномет, хоть и вредный, но не дальнобойный.
Сходил я в седьмую роту, где раздраженный моим прошлым визитом капитан отрядил мне в помощь шустрого бойца. Тот показал искореженный пулемет, не преминул рассказать со смешками, как товарищ майор без фуражки убегал. А его комком грязи так в поясницу швырнуло, что чуть с ног не сбило. Злорадствовали бойцы над высокомерным Орловым, не прощая ему непродуманные атаки и напрасные жертвы. Но, в общем, боец оказался наблюдательным, рассказал толково обстановку, и я принялся выслеживать немецкий расчет.
Два дня наблюдал за передним краем. На глазах у меня убили связиста. Рано утром, едва рассвело, тот шел, слегка пригнувшись, с катушкой за спиной. Услышав свист мины, бросился на землю. Поздно! Чертов «огурец» осколочного действия взрывается мгновенно. Даже воронок не оставляет. А острые зазубренные кусочки металла летят прямо над землей. Раненый связист пополз, оставляя за собой пятна крови. Из перебитой катушки торчали обрывки проводов.
— Лежи! — кричали ему из окопов.
А что толку? Хоть лежи, хоть ползи, если укрытия нет — от серии мин не спасешься. Хлопнули еще подряд с десяток мин, накрывая связиста, а заодно и траншею. Я увидел только, как мелькает вдалеке темное пятно. Спешно уползали немецкие минометчики.
Со злости пальнул вслед пару раз. Не успел. А охота продолжалась почти неделю. За это время я подстрелил высунувшегося наблюдателя, но главная цель — ловил расчет. И поймал. Выполз на нейтралку, поближе к немецким траншеям, и таким же влажным холодным утром метров с трехсот свалил минометчика, когда расчет неосторожно высунулся. Ударил и по второму номеру. Зацепил. Тяжело или легко — не знаю. Но третий номер, подхватив раненого, пополз прочь, а по мне дружно ударили пулеметы.
Приполз, как обычно, весь в грязи, долго не мог отдышаться. Кто хвалит меня, а кто бурчит:
— Ну, сейчас немец ответ на блюдечке принесет!
А капитан Риккерт задумчиво проговорил:
— Молодец ты, конечно, Николай. Целый взвод немцев уничтожил. И миномет этот вредный заткнул… но тяжело, когда человек с восемнадцати лет убивать привыкает. У него вся жизнь впереди, а за плечами такой груз.
Я сидел, отогреваясь в его землянке, пил горячий чай и ел поджаренный ординарцем на печке вкусный ржаной хлеб. Водку мне Вадим Викторович не предлагал. Его слова не доходили до меня. Я вернулся с передовой, был жив, впереди день отдыха. Судьба убитых мною немцев меня не трогала. Философия… Хороший человек Риккерт, а порассуждать любит.