Командировка

Я сидел за компьютером, сочиняя отчет о вчерашней пресс-конференции Кимвалова. Пресс-конференция была скучнейшая (все понимали, что предложенный Кимваловым новый налог на развитие культуры – пустая фантазия), но если ты работаешь в отделе информации «Большой газеты», то изволь писать этот отчет, причем писать так, чтобы те, кто будет его читать, хотя бы не испытывали отвращения к печатному слову. Взять, например, и вписать как бы между прочим: «А костюмчик на товарище Кимвалове, невзирая на скудные средства культуры, тянул долларов на

– Дима, – заглянула в комнату розоволицая секретарша главного редактора, – быстренько к шефу.

Ну, быстренько – это пусть шеф бегает, если хочет. Я не заяц. Сохраняя достоинство, я неспешно прошел по коридору, перекидываясь словечками с коллегами, вышедшими из своих отделов покурить.

Вошел в кабинет главного. Над ним, над его гладкой, отполированной временем лысиной, висел плакат: «Входи смело, но не вздумай трепаться».

– Рассохин, – сказал главный, – вот пришло письмо из Приморска. Хотят втихую продать «Пожарского».

– «Пожарского»? – переспросил я. – А, этот крейсер недостроенный… А кому продать?

– А черт их знает. Не то Чили, не то Перу.

Ух ты! В моих мыслях понеслись коричневолицые гаучо в широкополых шляпах, размахивая лассо. Уж так устроена моя голова, что ассоциации возникают мгновенно. Впрочем, осадил я себя, гаучо – не в Перу, а в Аргентине. Да и на кой ляд им, гаучо, крейсер в пампасах?

– Надо откликнуться, – продолжал шеф. – В главкомате военно-морского флота уклоняются от ответа на прямой вопрос. Так вот: оформляй командировку и лети в Приморск.

Совсем некстати была эта командировка. Как раз на сегодняшний вечер я назначил решительное объяснение с Настей Перепелкиной (Ракитиной, как она подписывает свои кино– и телеобозрения). Уж я ей все выскажу – больше года она мне морочит голову. Видите ли, я моложе на целых семь лет, ах, ах! Ну и что, если на каких-то шесть с половиной лет я моложе? Это нисколько не заметно. У меня усы отпущены (недавно) и рост сто восемьдесят, а то, что у меня «наивное выражение», Настя просто придумала, чтобы подразнить меня. А вот она в своей короткой джинсовой юбочке, с копной рыжих волос, пущенных по спине, никак не выглядит на свои тридцать два. Напускает на себя многоопытность, а всего-то и есть у нее опыт неудачного замужества – ну и что? Почти все молодые женщины теперь разведены. Такая у нас сумасшедшая жизнь, ничего устойчивого, под ногами как бы одни зыбучие пески. Вам так не кажется? Прежде чем идти в канцелярию выправлять командировочное удостоверение, я заглянул в отдел культуры. Все ихние бабы были на месте – сидели в клубах табачного дыма.

– Мадемуазель Ракитина, – позвал я, – выйдите на минутку.

Настя вышла с сигаретой меж пальцев и уставила на меня свои серые, в черных ободках ресниц, глаза.

– Плохая новость, – сказал я, взяв ее за руку и подведя к фикусу в деревянной кадке. – Я улетаю в Приморск.

– В Приморск? – В ее глазах мелькнуло удивление. – А зачем?

– Там возня вокруг недостроенного крейсера.

– Слышала. Сегодня сообщили, что туда вылетает Головань.

– Шут с ним. А плохо то, что мы расстаемся не меньше чем на неделю. Нам надо серьезно поговорить.

– Ну, неделя – это немного, – улыбнулась Настя и сунула сигарету в свой красивый, подведенный лиловой помадой рот. – Прилетишь, Димочка, тогда и поговорим.

В самолете я повнимательнее прочитал письмо, выдернувшее меня в командировку. Писал некто Валентин Сорочкин, журналист из газеты «Приморское слово». За высокопарными фразами о России, великой морской державе и все такое, стояла простая по нынешним временам вещь: недостроенный авианосец «Дмитрий Пожарский» по причине пустой казны уже одиннадцатый год стоит у заводской стенки и тихо гниет. Администрация Приморска во главе с мэром Родриго Ибаньесом Сидоренко вознамерилась его продать, с каковой целью вступила в переговоры с главкоматом военно-морского флота, а также – по сведениям из неофициального источника

– с некоей латиноамериканской страной, возможно, Чили, возжелавшей оный крейсер купить. Разумеется, администрация Приморска понимает, что вырученные деньги уйдут в федеральную казну, но на какую-то их толику все же возлагает надежды. Пусть хоть немного, но лучше, чем ничего, а то судостроительный завод простаивает, et cetera, et cetera, дальше мне было неинтересно, хотя писал этот Сорочкин весьма дельно, правда, несколько витиевато – типичный провинциальный журналист.

Меня позабавило имя приморского мэра – Родриго Ибаньес. Вспомнились латиноамериканские сериалы, бесконечно крутившиеся на телевидении в годы моего детства, – уж не они ли виноваты в том, что новорожденным стали давать имена героев этих фильмов? Ну да, а теперь они подросли, заняли административные и иные должности в государстве Российском, всегда чутко откликавшемся на глупости всякого рода…

Я-то эти сериалы не смотрел, а родители не отрывались, и особенно обожала их бабушка Соня. Для нее сериалы были важнее всего на свете, она обливалась слезами, когда с какой-то Алисией поступали несправедливо или кто-то вдруг пропадал. Помню, я дразнил ее, ежедневно спрашивая: «Ну что, нашелся Лукас?» – бабушка Соня смотрела на меня сквозь слезы и слабо отмахивалась. А однажды сказала: «Димочка, что ты можешь в этом понять? Нам всю жизнь показывали в кино железных борцов. Теперь мы впервые видим простые человеческие чувства».

Потом сериалы перестали крутить, и вскоре старушка умерла.

От мыслей о бабушке меня отвлек шум, возникший впереди, в салоне первого класса. Кто-то орал на весь самолет:

– Шо за пойло вы мне принесли, я вас спрашиваю?

Слышался взволнованный женский голос:

– Но, товарищ Головань, на базе только такое вино. Это «Массандра».

– «Массандра»! – гремел Головань. – Деготь, разведенный уксусом, вот шо это такое! Позовите командира корабля!

– Но, товарищ Головань, – в женском голосе были слезы, – командир же ведет самолет…

– Ведет автопилот! А командира – немедленно ко мне!

С Голованем не соскучишься, он же не может без скандала. Я вспомнил, как Настя сказала, что Головань «тоже» летит в Приморск. И, наверное, тоже по поводу злосчастного крейсера.

Я закрыл глаза, чтобы подольше удержать перед мысленным взглядом Настино лицо.

В Приморске, едва я ступил на трап, меня объяла такая теплынь, словно я перенесся в лето. Вот что значит юг. На дворе октябрь, в Москве холод и слякоть, а тут – ласковое солнце. Легкий ветерок совершенно лишен московского сволочного упорства. Стоят, не торопясь облететь, акации. Одним словом – юг.