Командировка

Афанасьев Анатолий Владимирович

– Виктор, куда же ты пропал, милый друг? Лина Петровна волнуется, я волнуюсь - нельзя так. Вы что, с Ленкой поцарапались?

Объяснять ему я ничего не собирался, бесцеремонность его вопроса показалась мне оскорбительной.

– Как здоровье Лины Петровны?
– вежливо поинтересовался я.

Он сразу переменил тему, в быстроте реакции ему не откажешь. Во многих ценных свойствах нельзя было отказать товарищу Псрегудову, но это я понял значительно позднее.

– Ладно здоровье. Здоровьем сыт не будешь. Работать надо. У меня как раз есть для тебя интересное предложение, некстати ты ушел в подполье.

– Какое предложение?

– Совсем не телефонный

разговор, Виктор Андреевич. Можешь завтра ко мне в институт подъехать?

Часикам к трем?

– Постараюсь, Владлен Осипович. Спасибо.

Назавтра я сидел у него в кабинете, оглушенный открывшимися перспективами, погребенный под грудой посулов, и чувствовал себя как тщеславный пионер, неожиданно избранный председателем отряда.

– Нам необходимы люди вроде тебя, - говорил Перегудов, расхаживая по мягкому ковру, нервно светясь лицом; сейчас это был не благодушный отец взрослой дочери и покладистый муж энергичной жены, каким я привык его видеть, а государственный деятель, обеспокоенный судьбой человечества, вкрадчивый и сосредоточенный.
– Необходимы молодые, талантливые работники, чей ум не скован рутинными представлениями, а души не погрязли в мелочной суете делячества. Я с тобой откровенен, Виктор Андреевич, потому что успел хорошо тебя узнать. Мы сработаемся, уверяю... Для меня цена работника определяется не его конкретными успехами или неудачами и даже не талантом, а в первую очередь его отношением к делу, состоянием его души. Ученый должен быть фанатично предан своей работе, и в случае, если ему представляется выбор между этой своей работой, с одной стороны, а с другой стороны, всем остальным, чем дорожит человек - славой, обеспеченностью, положением в обществе, - он не станет колебаться. Наука не терпит слабодушия и измены. Надеюсь, ты не осудишь меня, Виктор, за эти красивые слова, они выстраданы.

Позже я многое узнал о Владлене Осиповиче, не берусь судить - хорошее или плохое, но узнал, в частности, и то, что ритуал первого разговора с будущим возможным сотрудником был отработан у него до мелочей.

Через месяц я вошел в институт полноправным сотрудником.

Мама моя долго болела. Однажды она всю ночь Дышала через кислородную подушку, я бегал в дежурную аптеку, менял их одну за другой. Мы не разговаривали, я молча смотрел, как она умирает. Не ощущал ни жалости, ни страха. И мама была спокойна, деловито поправляла у рта трубку, показывала мне сузившимися ледяными глазами, когда надо было что-то подать. На лице ее и на плечах выступила прозрачная липкая испарина, и кожа блестела, как глянцевая голубоватая бумага, смазанная жиром. Иногда я ловил на себе странный, мечтательный, чуть насмешливый взгляд. "Мамочка!
– шептал я. Ну, держись, родная.

Не оставляй меня". Мы еще раньше договорились, что я не буду вызывать врача. Я понимал, она не хотела чужого присутствия в минуту прощания. Самая гордая и робкая женщина, какую я могу себе представить.

К утру тело мое одеревенело, а мама уснула, вытолкнув изо рта трубку.

После той страшной ночи она прожила еще четыре года.

В проходной мне был выписан пропуск. На вопрос, как найти товарища Капитанова - пропуск был к нему, - женщина-вахтерша неопределенно махнула рукой:

– Найдете легко. Корпус-от у нас один, а там любого спросите.

Корпус, шестиэтажное, в форме куба, белое здание, похожее на больницу, окружили пристройки, сарайчики, прямо перед ним бронзовела литая фигура то ли спортсмена, то ли шахтера. Земля была покрыта ковром пожухлой травы, устелена железной дребеденью и всяким мусором; кое-где сиротливо торчали тонкие деревца.

В прохладном и просторном вестибюле было пусто и тихо. Я в растерянности топтался около лифтов, не зная, куда идти. Да и не хотелось мне никуда идти, ни с кем разговаривать, а хотелось вернуться в гостиницу, принять душ, сесть и глядеть в окно. Еще не было десяти, а я так устал, будто целый день провел в беготне.

"Может, простыл, - подумал я.
– Грипп начинается?"

Откуда-то из коридора вынырнула девушка в синем халате, с кипой папок в руках.

– Простите, - остановил я ее служебный бег, - вы мне не подскажете, как найти Капитанова Владимира Захаровича?

– А зачем он вам?

– Повидаться, - ответил я без улыбки.
– Охота с ним повидаться.

– Ой, что это я, - смутилась девушка, - конечно, так неприлично спрашивать. Но я работаю с Владимиром Захаровичем. Лаборанткой. А вы не из Москвы?

– Это меняет дело, - сказал я.
– Если вы лаборантка у товарища Капитанова, я могу говорить с вами без опаски. Да, я прибыл из Москвы вечерним поездом.

– Ой, вы шутите.
– Милое у нее личико, белесое, в веснушках, с серыми раскосыми глазами.
– Все москвичи такие шутники. И шутят-то одинаково. Я всегда могу отличить, если человек из Москвы. Честное слово.

– А сами вы местная?

– Ну. Я уж тут и родилась и выросла. Хотела в Киев поехать учиться... Да что же вы, вызывайте лифт.

– Успеем, - сказал я.
– Давайте сначала познакомимся. Меня зовут Виктор Андреевич.

– Шура!
– Она деликатно высвободила ладошку из-под папок и протянула мне лодочкой. Я с чувством пожал ее тонкие пальчики. Знаем мы таких простушек, но все-таки, черт побери, приятно. Шура, Шура! Что-тО никто из наших про нее не рассказывал. Про многих рассказывали, а про Шуру - молчок.

– Вы недавно здесь работаете?

– Ой, давно! Скоро полгода.

– Старожил, значит. Ладно, Шура, мы еще поговорим с вами, если не возражаете. Я вижу, вы сейчас торопитесь. Внимание - вызываю лифт!

– АО чем мы будем говорить?
– Дымка подозрительности в серых омутках. Я вас совсем не знаю.

В лифте, в тесноте.

– Вы и не могли меня знать, Шура. Зато я вас знаю.

– Вы? Меня? Ха-ха!

– Тогда давайте говорить напрямик. Вы можете показать мне город?

Подозрительный котенок в ее взгляде тут же перерос в самоуверенного слона.

– Хотите за мной поухаживать? Не правда ли?

Я ответил с достоинством:

– Что вы, что вы, Шура. Я пожилой человек с больной печенью. Можно сказать, инвалид труда. Свое место знаю. Где уж мне! Так если...

Задушевный разговор прервала остановка. Пятый этаж. Пританцовывая, Шура провела меня по коридору, указала перстом в одну из многочисленных дверей - тут.

– Так как же, Шура?
– сказал я ей уже в спину глухариным голосом. Она оглянулась, повернула ко мне смеющуюся мордочку, изящно повела плечами:

– Презираю командировочные интрижки - объяснила тоном видавшей виды светской дамы.

Огромная комната, в которую я попал, мало чем отличалась от множества подобных комнат-лабораторий в Москве, Ленинграде, Киеве, Саратове... У стен - стеллажи, на столах - приборы, паяльники и прочий "струмент", в одном углу - махина течеискателя, от которого через все помещение змеятся по полу шланги к насосам; накурено, душно, грязновато - родная, рабочая атмосфера. Три человека склонились над схемами - мужчины, четвертый развалился на стуле и читал роман, женщина в спецовке стояла на подоконнике и пыталась тряпкой дотянуться до фрамуги. Я обратился к тому, кто читал.