Командировка
Шрифт:
– Ну-с, - сказала Елизавета Марковна, блеклой усмешкой давая понять, что от нее не ускользнула сложность наших с Шурой отношений.
– О чем же вы хотели меня спросить, Виктор Андреевич?
– А вот о чем, - ответил я, зачерпнув ложку густого весеннего борща и держа ее над тарелкой.
– Даже не знаю, вдруг вы обидитесь.
– Что за церемонии. Смелее, дорогой московский гость!
– Разрешите говорить прямодушно? Как с коллегой.
– Буду только рада.
В какой раз за сегодняшнее утро я увидел вариацию презрительно-ироничного понимания.
– Блок, который вы делаете для нашего прибора, Елизавета Марковна, слов нет - всем хорош. И его заслуженно выдвинули на премию. Я бы с удовольствием уже сегодня поздравил вас с успехом и почестями, если бы не одна мелочь. Из-за этого блока прибор не работает. Ну, не совсем, конечно, не работает, а как бы сказать - не тянет на полную катушку...
– тут я сделал паузу и откушал пару ложек борща.
– Иными словами, Елизавета Марковна, блок-то с брачком.
Попросту говоря, обмишурили вы заказчика, на мякине провели.
Шура Порецкая поперхнулась густо наперченным помидором.
– Запейте лимонадом!
– сказал я и поспешил подать ей стакан, который она не заметила, заглядевшись на лицо Елизаветы Марковны. И было на что заглядеться. За секунду до того очаровательно светская, по-хорошему насмешливая улыбка вдруг заморозила щеки и уголки губ и окружья бровей инженера Шацкой, и весь ее облик напоминал теперь зимний каток на Чистых прудах.
На мгновение я почувствовал себя виноватым, но только на мгновение. Шацкая, конечно, была в курсе неисправности узла - она правая рука Капитанова.
Кто угодно, но не она. И поэтому я должен был каким угодно способом вывести ее из состояния благодушной созерцательности.
Разумеется, нагловатый наскок - не лучшее, что можно придумать, так ведь и времени у меня мало.
– Повторите, пожалуйста, что вы сказали?
– попросила Елизавета Марковна.
– Бракованный поставляете нам комплект, - повторил я с большой готовностью.
– Хуже некуда.
– Вы можете это доказать?
– Смогу, если вы мне пособите, Елизавета Марковна. А без вашей помощи вряд ли. У меня не семь пядей во лбу. Мои товарищи не смогли доказать, и я не смогу. Но ведь это ничего не значит. Обмануть можно даже Перегудова Владлена Осиповича - а это, замечу в скобках, замечательный в своем роде специалист, - государство нельзя водить за нос... Вы почему не кушаете, Шура? Такой вкусный супец...
За столом воцарилось гнетущее оцепенение, молчание нарушало только мое смачное интеллигентное прихлебывание.
– Вы отдаете себе отчет?
– спросила Елизавета Марковна, необычно понизив голос.
– Отдаю, - сказал я.
– Вполне.
Застать врасплох Елизавету Марковну было так же трудно, как поймать на голый крючок столетнего пескаря. Дело не в том, что крючок голый, а дело в том, что старый пескарь частенько страдает отсутствием аппетита.
– Вы странный товарищ, - сказала наконец Шацкая, приступая к трапезе. Я, кажется, должна бы наговорить вам резкостей и пойти нажаловаться, но мне почему-то не хочется это делать. Вам поручили невыполнимую задачу, в общем-то, поставили под удар, но вы решили доказать, какой вы прекрасный работник.
Так? И вы бросаете обвинения, за которые можно привлечь к ответственности в официальном порядке. Но я понимаю мотивы, которые вами движут... Давайте забудем этот разговор, пообедаем и разойдемся с миром.
К сожалению, после того, что вы сказали, я не смогу поддерживать с вами доверительных отношений.
– Вы же знаете, что я прав.
Елизавета Марковна спокойно положила ложку, мило улыбнулась Шурочке, кивнула кому-то вдаль, не говоря ни слова, встала и поплыла меж столов. Чудно двигалась ее плоская синяя фигура, огибая острые углы. Наивная угловатость задержавшегося в своем развитии подростка, изящная головка на высокой шее, кланяющаяся вперед при каждом шаге, - это было посвоему красиво, но оставляло привкус горечи.
– Виктор Андреевич, а вы не псих?
– беспомощно спросила Шура.
– Вам не кажется?
– К сожалению, нет, милая девушка Я очень уравновешенный человек. И очень несчастный.
– Почему же несчастный?
– Тот, кто ищет правду, всегда несчастен, независимо от того, найдет он ее или нет.
Шура сказала без прежнего отчуждения:
– Наверное, все-таки вы псих. Я даже представить не могла, чтобы кто-нибудь так вел себя с Елизаветой Марковной. Это ужасно! Она никогда вам не простит.
– Ничего. Я переживу.
Мы в молчании дообедали, я испытывал все большую благодарность к Шурочке за то, что она не ушла, сидит, ест и изредка посылает мне вежливые взгляды, в которых уже не серела вражда; за то, что она в недоумении, и за то, как она по-детски причмокивает, обсасывая косточки слив.
Я был благодарен ей за то, что она вне подозрений.
– Куда теперь?
– вздохнула Шура, допив компот.
– На сегодня достаточно. Поедем купаться?
– Нет, - ответила Шура с ноткой сомнения, за которую я ей остался благодарен еще сто тысяч раз.
– Ну ладно, тогда в другой раз. Скажите, Шура, Шутов - холостяк?
– Опять вы начинаете...
– Да нет, это я по делу.
Она предупредила, округлив глаза; - Вы с ним не связывайтесь лучше, Виктор Андреевич. Вот он уж точно псих.
– Все учтено могучим ураганом, - сказал я.
– Против лома нет приема.
Шура нехотя улыбнулась, поддержав немудреную шуточку, и это было нашим прощанием на сегодняшний день. Дорогу к проходной я отыскал самостоятельно...
Я хочу быть понят тобой, Наташа, да и собой тоже.
В молодости я часто смеялся без причин, а потом это куда-то ушло. Смех, спасительный, как антибиотики, возникал во мне все реже, все осторожнее. И может быть, из всех жизненных потерь я больнее всего ощущал смеховую атрофию, неспособность к безудержному, всепоглощающему веселью.
Какая-то бесценная часть сознания перегорела и повисла во мне, как сожженные электрические провода.
Как мы смеялись в молодости с милыми моими друзьями, как утопали в чудовищном смехе, погружались в него с макушкой, чуть не погибали в нем, на поверхность вылезали обессиленные и скрюченные, но счастливые до изумления. Шмели смеха просверливали во всех нас сквозные дырки, через которые проникал в души упоительный ветер свободы, гулял и распахивал, как форточки, каждую клетку. Всякий день гудел вокруг нас праздничными колоколами, не давал передышки, обещал новые и новые удачи и откровения.