Командировка
Шрифт:
Когда я вошел в комнату, она спокойно спала, разметав по подушке светлые крашеные волосы и приоткрыв призывно рот...
Она оказалась сумасшедшей. Тайной сумасшедшей, нигде на учете она, разумеется, не стояла - сама лечила людей. Но когда я разобрался в ее состоянии, было уже поздно, уже ничего нельзя было изменить.
Муж ее, отчасти мой коллега, полгода проводил в командировках, поэтому встречаться нам с Натальей было легко. Впрочем, Наталья Олеговна с самого начала вела себя со мной так, будто у нее вовсе не было мужа. Первое время меня это вполне устраивало, любопытство проснулось позже. Оно проснулось и стало навязчивым.
– Наташа, а где он?
– спрашивал я.
– Зачем тебе?
– Ну интересно все-таки... Ты вот у меня, а он где?
Она хмурилась, отмалчивалась. Мнение о ее муже я составил по обмолвкам, по случайно вырвавшимся фразам. По-моему, он тоже был сумасшедший. Волею случая моя жизнь приблизилась к жизни сумасшедшей семейки. У Наташи была шестилетняя дочка, Леночка, как-то мы провели целый день втроем - субботу или воскресенье. Всю неделю Леночка находилась в детском садике. Милый, чуткий, деликатный ребенок - плод любви двух сумасшедших. На девочке лежала печать обреченности, иногда в ее карих глазенках вспыхивал блеск старческой мудрости и она превращалась в маленькую симпатичную ведьмочку. Неизвестно, за кого она меня принимала, но держалась со мной корректно и ласково, охотно брала за руку, дергала за волосы, подскакивала упругой попочкой на моих коленках. Но ничего никогда не выклянчивала.
– Хочешь шоколадку, Леночка?
– Спасибо, не хочу. Купите лучше маме цветов.
– А чего бы тебе хотелось, Леночка?
– Ничего.
– Совсем ничего?
В ее взгляде взрослое понимание и озорной вызов.
Может быть, ей больше всего хотелось, чтобы на моем месте оказался ее родной папа. По она не позволяла себе и отдаленных намеков в этом направлении.
Я так любил смотреть сбоку, исподтишка, на ее фарфоровое, смеющееся личико, излучавшее нежную солнечную энергию; с ней я убедился воочию, что ребенком можно любоваться часами, не уставая и не пресыщаясь. Лена была похожа на мать овалом лица, голубоватыми тенями на щеках, рисунком бровей, цветом глаз, а главное, какой-то неизъяснимой речной плавностью общих черт. В каждом ее движении таилась бездна очаровательной истомной неги: она не шла по земле, а струилась, не наклоняла головку, а посылала вам приглашение к соучастию в чем-то, не садилась на траву, а прижималась к ней. Это впечатление трудно объяснить, пожалуй, невозможно, но и мать и дочь я зрительно воспринимал не как совсем живых людей, женщину и девочку, а скорее, как облаченное в телесную оболочку наваждение, понятно, что я видел их глазами влюбленности, но ведь рассудка я не терял, и взгляд мой оставался зорок и критичен. По присущей мне склонности выискивать смешное в людях я находил недостатки и в Наталье Олеговне: она, к примеру, была полновата для своих лет, перебарщивала с косметикой, вызывающе ярко красила губы, и еще много было подобных мелочей, которые холодно отмечал мой ум, а сердце не воспринимало. Тем более что все это имело значение лишь на первом этапе знакомства, когда я еще относился к ней, как к случайной добыче, и радовался нашим встречам, как развлечению.
Когда и как она забрала меня в свои мягкие послушные объятия и нежными пальчиками намертво сдавила горло - я и не заметил.
Первые недели три мы были счастливы, как неразумные дети, вырвавшиеся после школьного звонка на зеленую лужайку. Ни в ком прежде я не находил столько гордой безгрешной податливости и такую безупречную готовность терять себя без оглядки. Эго ведь чудо. Я даже не знал, что так бывает. Три недели божественного опьянения, когда время вытянулось в ровную линию и потеряло всякий счет и смысл. Еще бы разок повторить, потом можно и собираться восвояси.
Ей-богу, стоит того. Но нельзя, нет. В одну реку не ступают дважды. Мы и наполовину не утолили жажды, как уже очутились на берегу и с удивлением обнаружили, что жизнь продолжается, часы тикают и вдобавок вернулся из командировки муж. Тут Наталья Олеговна первый раз дала мне ясно понять, что у нее с головой не в порядке.
– Ничего страшного, - сказала она беззаботно, сидя, поджав ноги, на тахте и попивая квасок из глиняной кружки.
– Приехал и приехал. А я здесь останусь. Только по вызовам сбегаю быстренько и вернусь.
Я по вызовам, ты же знаешь, как метеор летаю. Скоро вернусь.
Было утро, и я тоже собирался на работу.
– А ему что скажешь?
– Подумаешь. Перебьется. Вообще, это не твое дело.
– Не мое разве?
– Милый, зачем тебе лишние заботы?
Поразило меня ее абсолютное неестественное равнодушие к тому, другому человеку, да и к себе тоже.
Но было в ее поведении то, что тешило мое самолюбие. Как же - умная, взрослая женщина, врач, до такой- степени потеряла голову. Из-за меня, любимого.
Приятно.
– Талка, ты что, мужа совсем не любишь?
– Не твое дело.
– Что ты заладила, как сорока, - не твое дело, не твое дело. Раз спрашиваю, значит, мое. Любишь или не любишь?
Молчит, смеется, корчит шутовские рожицы. Лениво протягивает мне руки: иди сюда.
– Ты можешь мне ответить, Наталья?
– На что?
– Любишь ты мужа или нет?
– Не твое дело, мой бесценный.
– Тогда одевайся и марш к нему... Давай, давай, не рассиживайся.
Послушно оделась, со вздохом прижалась ко мне на прощание, ушла.
Неделю мы не виделись. Легкая, пустая неделя порхнула, как перышко, в вечность. Я капризничал, не звонил, она звонила каждый день и спрашивала, нельзя ли ей прийти. Я отвечал, что занят, дел по горло - деловые встречи, то да се - она грустно бурчала: "Ой как жалко! Ну, я завтра опять позвоню", и все.
И я еще не понимал, что Наталья Олеговна сумасшедшая.
Через несколько дней вечером (около девяти) звонок в дверь. Открываю Наталья, счастливая, улыбка до ушей. Улыбка у нее особая, непохожая на нее саму, как у проказливого мальчишки.
Я ее молча впустил, спросил с недовольным видом:
– Чего пришла?
– Уехал. Витя, он уехал! Ты очень рад? Тебе хорошо?
Приволокла с собой полную сумку продуктов - фрукты, ветчина и бутылку шампанского. Еще бы, разлука кончилась - праздник.
– Не знаю, как я эти дни протерпела, - щебетала с набитым ртом безмятежная моя птичка.
– Прямо с ума чуть не сошла. Даже больные мои заметили. Похудела, ой! Посмотри.
– Надолго ли уехал?
– Не знаю. А-а!
– пренебрежительный жест рукой.
– Наташа, давай поговорим серьезно. Мы же почти соседи. Тебя здесь все знают. Как так можно?
– Я тебе надоела?
После этого оставалось только обнять ее, расцеловать смеющиеся щеки, испить жадный рот, и тут уж не до разговоров было. Но и самые исступленные ласки не давали мне прежнего забытья. Она оставалась мне непонятной, чужой, это мучило. Проклятый рассудок.
– Наталья, ты давно замужем?
– Зачем тебе, милый?
– У тебя ребенок от этого мужа?
– Не надо, любимый, не надо.