Командировка
Шрифт:
– Ну и пусть чуток подождет. Мы мигом. Я пару слов скажу только Горжецкому. И точка.
Между нами шла маленькая война, в которой я легко мог выиграть каждое отдельное сражение, но победить не мог. Я знал, почему Шурочка нацепила золотые серьги и янтарные бусы, знал, почему она сообщила про Капитанова, знал, почему звонила в гостиницу утром, я многое знал такого про нее, что она сама никогда про себя не узнает; но это не приносило мне радости. Пусть бы лучше она все знала, а вокруг меня сплетали свои сети серебряные шмели. Пусть бы я стоял, опершись
Страшная кара человеку - утоленное любопытство.
К Горжецкому (в моем списке номер шесть) идти было рядом, он работал на первом этаже. Человек с такой пышной актерской фамилией оказался тщедушным мужичком неопределенного возраста. Весь вид птичий, несолидный, даром что давильщик. В комнате-мастерской, где он работал, было шумно, накурено и пахло газом. Шурочка из дверей показала мне пальчиком на Горжецкого и тут же отступила в коридор.
Увидев, что к нему приближается незнакомый человек, Горжецкий выскочил из-за стола с явным намерением скрыться.
– Як вам, к вам, Эдуард Венедиктович, - окликнул я приветливо.
Он беспомощно оглянулся на своих товарищей, один из которых, багроволикий медведь в кожаном фартуке, неожиданно захохотал и ткнул его кулаком под ребра.
Я никак не мог уразуметь, в чем дело?
– Ну чего?
– сказал Горжецкий капризно.
– Чего надо-то, говорите.
– Я по делу, Эдуард Венедиктович!
Медведь в фартуке, заухав - у-ах, у-ах!
– вторично ткнул его под ребра. И остальные, кто был в комнате, стали похохатывать. Неужели Капитанов подготовил мне такую встречу?
– А нету у меня делов с вами, - заявил Горжецкий.
– Никаких делов не может быть вообще.
– Маленькое дельце!
– я пальцами изобразил, какое маленькое дельце.
– У-ах! У-ах!
– ухал кожаный фартук, начиная приседать.
– Влип Эдик. Прижучили!
Горжецкий, полоснув меня ненавидящим взглядом, под громкий хохот комнаты, поскакал к двери. Я - за ним. Шурочка изучала стенную газету "Глобус мира". Горжецкий резко повернулся ко мне, прошипел:
– Ты чего, чего? Не мог конца смены дождаться?
Приперло тебе, да? Приперло?!
– Приперло, - сказал я уныло.
– Сроки поджимают.
– Т-сс!
– он умоляюще прижал палец к губам и кивнул на Шурочку.
– Да что такое, в конце концов?!
– не выдержал я. На повышение тона Горжецкий ответил спокойно и деловито.
– Ты учти, - сказал он, - я ей ни фига не должен.
Это никакой суд не докажет! Я ушел - и кончено.
В благородном смысле. Как люди. Черта ей лысого с меня взять... Зря только ходите. Так и передай. Финиш теперь. Я никого не боюсь. Пущай в суд подает, пущай. А я адвоката найму. На Горжецкого где сядешь, там и слезешь...
– Подождите, - перебил я.
– Вы за кого меня принимаете?
Но Горжецкий увлекся, он уже не обращал внимания на Шурочку:
– Мало она меня помытарила,
Это ей мало? Ты спроси. И нечего ходить зазря. Черта лысого выходишь... А за такие угрозы запросто могу привлечь. Там люди тоже понимают. По справедливости... Хошь, четвертную дам? Больше ни гроша. Бери и уходи!
Горжецкий пошарил в кармане халата и извлек скомканный кулечек трешек и рублей, перевязанный белой ниткой, видимо заранее приготовленный. Я понял, что стал невольным свидетелем какой-то житейской драмы. Или комедии.
– Успокойтесь, Эдуард Венедиктович, - сказал я, отстраняя деньги и в свою очередь протягивая ему служебное удостоверение.
– Я командированный, из Москвы. Зовут меня Виктор Андреевич. Вот мандат.
Горжецкий разглядывал удостоверение долго, несколько раз сверялся с фотографией. Лицо его прояснилось.
– Значит, ты не от Маньки?
– Я ее знать не знаю.
– А почему сразу не назвался?..
Я с сожалением развел руками.
– Шурка!
– крикнул он Порецкой.
– Из Москвы, что ли, правда, гражданин?
– Правда.
Внезапно Горжецкий пригнулся, как при артобстреле, и побежал к лифту, давая мне знаками понять, чтобы я следовал за ним. Я взглянул на Шурочку она злорадно усмехал-ась. Горжецкого я обнаружил в укромном уголке вестибюля, за выступом у окна.
– Не хочу, чтобы слышали, - сообщил он, досадливо поджимая губы.
– Она, зараза, до чего меня довела. Шизоидом скоро стану... И что характерно, везде у нее агенты. Видал в комнате бугая? Ее агент. Да, точно. Ты не сомневайся.
– По нему сразу видно, что агент.
– Такая гадина!
– обрадовался Горжецкий.
– В Москве, я слышал, восемь миллионов граждан, а и там такую не сыщешь. И не ищи. Я тебе говорю, ты верь. Горжецкий врать не умеет. Что было, то было.
Жил с ней два года. Теперь - ша! Вчера подослала брательника - во-о, будка!
– убийца. Думаешь, меня он испугал? Черта лысого! Горжецкий человек уступчивый, но не дави ему больную мозоль. Не надо. Голый по миру пойду, а с ней жить не стану. Шабаш!
Как благородный человек. С ума спятить. Отравить хотела. Слышь, в водку подлила скипидару. Я выпил, ничего... Брательнику говорю - лучше в могиле живому гнить, чем с твоей сеструхой. И он понял.
– Эдуард Венедиктович, я к вам по поводу... Мне сказали, только вы можете сделать как надо.
Вернувшись в будничный мир с высот любовного экстаза, Горжецкий горестно поник - Чего?
– Приборчик, говорю. На вас вся надежда.
– Не надейся, парень. Зазря не надейся. Ко мне все подходили. Сам Капитанов уговаривал. Черта лысого. Я не бог. И никто не сделает. Потому что нет условий технологии. Ты Горжецкому верь, и он тебе всю душу откроет. Как благородный человек. Она сама себя делает - деталька эта.