Командировка
Шрифт:
Кто я? Зачем? Что со мной?
– в страдальческой наивности этих вопросов зудящая боль веков. Кто я, человек - величавая насмешка некоей высшей духовности - или самоценный плод? Если мне не дано бессмертия, то кому тогда понадобилась эта минутная звездная мутация - моя жизнь? А если бессмертие существует - конечно же существует!
– то почему мне никак не удается ухватить и потрогать его змеиный хвост? Какой я, и какие мы все? Игра воображения не всесильна, и она горький утешитель.
Кто я, в конце концов, утрата или обретение, течение или бледная
За что невозвратность мгновений?
Разумно ли, не убийственно ли, не подло ли играть бесконечно в одну и ту же игру, сознавая, что никогда не выиграешь, и все же нося под сердцем веру в чудо.
Кто я? Кто?! Утрата или обретение? Процесс или искра? Звон эха или излучатель звона?
Поганые никчемные мыслишки - прочь, прочь!
Мало вы попортили мне крови в молодости?
Я перевернулся с бока на спину, сел и затряс головой. Это было больно, но необходимо. Часы показывали начало десятого. Значит, я все-таки спал.
А вроде и не спал. Ладно, начнем утро вторично.
Я пошел в ванную, опять стал под душ и долго чередовал горячую воду с холодной.
И тут начались звонки, один за другим, я не успевал вешать трубку. Первой позвонила Шурочка Порецкая, мой юный гид, спросила, понадобится ли она мне утром, так как собирается отпроситься до обеда по своим личным делам; но если понадобится, то она готова отложить свои личные дела на неопределенный срок. Вникнув в эти сложные обстоятельства, я дал благосклонное согласие, заметив между прочим, что сердце мое разрывается на куски от разлуки. Вторым позвонил товарищ Капитанов, выразил желание повидаться. Я пообещал зайти, как только прибуду в институт.
Третьим возник через междугородную Перегудов.
– Что нового, Виктор Андреевич?
– Его голос с трудом просачивался из хлопающих и повизгивающих помех.
– Плохо слышно, громче говорите...
– Что нового, Витя? Слышишь? Как идет расследование?
– теперь на голос шефа наложилось бархатное мурлыканье Анны Герман, кто-то из телефонисток наслаждался шлягером.
– Выключите музыку!
– крикнул я.
– Владлен Осипович, выключите патефон, ничего не слышно...
– Виктор, ты что - оглох?
– Я сам вам позвоню.
После паузы, заполненной лирическими откровениями певицы, Перегудов сказал:
– Я тебя категорически предупреждаю, Виктор Андреевич! Никакой самодеятельности быть не должно. Я знаю, ты меня прекрасно слышишь... Повторяю:
никакой самодеятельности!
– Самодеятельности? Вы сказали - самодеятельности?
В хор помех добавился чей-то кашель.
– Подожди, Виктор, милый дружок. Ты еще вернешься в Москву. Тут мы тебя сразу вылечим от глухоты... Будь здоров!
Перегудов там у себя шлепнул трубку на рычаг и, наверное, оглядывался на чем бы сорвать гнев. Он срывал гнев на предметах, к людям был объективен.
Да и гневался он редко, что говорить.
В буфете опять торговала кустодиевская красавица. Меня она признала по характерным синякам,
На радостях выпил целую бутылку кефира и с каждым кислым глотком чувствовал, как по капельке возвращается жизнь в мое бренное тело. Будь благословен напиток богов! О вы, великие зодчие, сжигающие себя в творческих муках, ищущие, кого бы обессмертить, - где ваш памятник корове, обыкновенной буренке, жующей травку сонными губами? Разве не заслужила она, делающая из младенцев богатырей, возвращающая силы больным, благодарности человечества?
Возвращаясь в номер, я столкнулся со своими земляками- четой Кирсановых и их сыном Шуриком.
– Давай, Виктор, - сурово сказал Юрий, - все дела по боку, и шпарим на пляж.
– Пойдемте с нами, - поддержала Зина, - такая чудесная погода.
Я сказал:
– Подождите внизу, ага? Я только полотенце возьму.
В вестибюле я подошел к знакомому администратору, который стоял на своем обычном месте у газетного киоска и, развесив губы, пялился на дверь.
– Извините, до сих пор не знаю вашей фамилии.
Рыбьи его глаза заволокло туманом.
– А зачем?
– В жалобе получается прочерк. Я же на вас жалобу пишу, без фамилии никак нельзя. Вы что, скрываете свою фамилию?
Он смотрел на меня не мигая.
– Зачем жалобу? Мы инструкции выполняем.
Был сигнал, наше дело отреагировать. Сами посудите, обязаны мы за порядком наблюдать?
– Вы почему фамилию не говорите?
– Буренков моя фамилия. Чего такого. Я не скрываюсь. Только зря вы это затеваете, толку все равно не будет.
– Вы рассчитываете, Буренков, на защитников, на тех, кто вам велел за мной приглядывать? Но они вам не помогут.
Он забеспокоился и невзначай сморгнул пару раз, как сплюнул.
– Кто велел? Вы тоже, знаете, лишнего на себя не берите. Не таких видали и целы. Пишите куда хочете.
Неприятный это был человек, я видел. Исполнитель чужих желаний. Безвольный и готовый укусить по приказу. Из вечно обиженных. Маленький человек навыворот.
– Буренков, - сказал я, - вы думали найти в моем номере женщину, как же вы ошиблись. Меня, к сожалению, женщины избегают. Я уж и так и сяк - не идут в номер. Не утруждайте себя понапрасну.
– Чего говорите-то, к чему?
– буркнул он с плохо сдерживаемой досадой.
Ох, боюсь я таких. Ох, боюсь!
Поджидая меня, семья Кирсановых лакомилась мороженым.
Мы пошли по светлой аллее, где было ни сыро, ни душно, а в самый раз. Крутолобый сменный инженер, измученный ностальгией по родному заводу, был настроен сентиментально и даже взял меня под руку.
– Посмотрите, Виктор, красотища какая - эти ели. По тыще лет стоят, зеленеют, дышат. Нам с вами отпущено значительно меньше. Зато и тратим мы свое время куда как глупо. Мечемся все, куда-то стремимся, кого-то обгоняем. Нет бы вот так-то окопаться и заглереть. Царственно, на века...