Комбат Ардатов
Шрифт:
Уловив за этими криками голоса Нади и Старобельского, Ардатов медлил.
— Приглядывай за Ширмером, — приказал он Щеголеву. — Он, если не врет, дорого стоит.
— Ага.
— Я сейчас.
— Ага.
— Не высовывайся.
— Ага. Ты иди. Она просто душу мне рвет.
— Успокойся! Успокойся, Надюша! Я тебя очень прошу! Так нельзя, — уговаривал Надю Старобельский. — Нельзя же так… Я прошу!..
— Мамочка, мамочка, мамочка, мамочка! — причитала, не останавливаясь, Надя. — Я не могу, не могу… Мамочка! Мамочка,
А тут еще Кубик, дрожа, то скулил, то рычал, то лаял, сбиваясь на визг.
— Тихо! — приказал ему Ардатов. — Тихо! Ну!
— Я тебя очень прошу, Надежда. Возьми себя в руки. Нельзя же так. Ты же комсомолка! — уговаривал Старобельский.
— Мамочка, мамочка, мамочка, мамочка, мамочка… — с каким-то нечеловеческим страхом и отчаянием все громче повторяла Надя.
Они лежали на дне траншеи, а по обе стороны ее творилось что-то немыслимое. Став в круг над высотой и снизившись так, чтобы не повредить себя взрывами, «юнкерсы» клали и клали бомбы. «Юнкерсы» поочередно, как на каком-то представлении, вываливались из круга в пикирование и, несясь к ним со страшным ревом, от которого дрожь пробирала до ступней, целясь носом самолетов прямо тебе в спину, бросали и бросали бомбы.
Бомбы рвались и далеко и близко от них, и Ардатов с Надей чувствовали своими телами, как дергается от этих взрывов земля. Они лежали уже полузасыпанные, на них все время летели комочки, комки, комья земли, клочья разорванной полыни, и комки били им по спинам и по рукам, которыми они закрывали затылки.
— Мамочка, мамочка, мамочка, мамочка, — уже чуть-чуть не срываясь на крик, повторяла и повторяла Надя. — Когда же это кончится?!
— Перестань! — не выдержал Ардатов. — Ну же!
— Когда же это кончится!..
— Перестань! — прикрикнул более нервно Ардатов. — Спокойно! Кубик! Молчать! Тихо! Ну!
Быстрая, ревущая тень на секунду мелькнула над ними, и сразу же один за другим ударило несколько взрывов.
— Гады! — крикнула вдруг Надя. — Гады! — Она вскочила и, тряся около головы сжатыми кулаками, закричала: — Гады! Гады! Гады!
Ардатов, тоже вскочив, хотел было повалить Надю, но она оттолкнула его с такой силой, что он упал на колено, но все-таки успел схватить ее за ноги и, дернув на себя, свалил и жестоко прижал ее плечи к земле.
— Цыц! — крикнул он ей. — Пшел! — рявкнул он Кубику, который бросился на него.
Сквозь последние разрывы бомб Ардатов вдруг услышал, как начали рваться снаряды. «Артподготовка, потом, на закуску, они ударят из минометов и полезут…»
Надя дергалась под ним и жалко просила: «Пустите! Пустите! Пустите! Не имеете права!» Но он всем своим весом прижал ее к земле, повторяя:
— Сейчас они минами! Понимаешь? Минами! Голову снесут! Понимаешь? Убьют к черту! Убьют! Понимаешь, дурочка! Я приказываю!..
Надя билась под ним, стараясь сбросить его, но он держал ее, все сильнее прижимая
— Мне больно, — вдруг сказала она совсем уже жалобно, но тут целая серия мин ударила вокруг них, одна мина взорвалась на бруствере, так что их обдало горячим воздухом и вонью сгоревшего тола. Ардатов уткнулся в лицо Нади, закрывая его. И через всю эту вонь тола и запахи траншеи почувствовал, как нежно пахнет Надина щека — каким-то кремом, кожей и даже леденцами.
Он отпустил ее, сказав:
— Нельзя так. Всем страшно. Но не распускаться же до… до…
Ему не подвернулось подходящее слово, а тут как раз к ним, согнувшись, почти на четвереньках, потому что левой рукой он отталкивался от дна, перебежал Тягилев. Ошалело оглядывая их и не зная, бежать ли дальше или дальше бежать не велено, Тягилев приткнулся к стенке возле Ардатова и забормотал:
— Заступник мой еси… Возьми под крыла твоя… От стрелы летящей, от меча, от ножа, от любого лиходея!..
Ардатов, поймав его за руку, сжал так, что почувствовал, как у Тягилева хрустнули кости.
— Тихо! Тихо, отец! Тихо! Тихо… Сейчас он кончит, сейчас, сейчас, сейчас! Еще минутка…
— Господи, господи, — бормотал не успокаиваясь Тягилев. — Я, значится, только туда, глянуть, как там слепыри, они за своротом, саженей за десять, но за своротом, только я туда, а он, аспид, как метил, так и угодил, и были слепыри, и нету их — одна земля, а их как вынесло! Ах, ирод! И ведь не достать его из винтовки! Кабы достать! Ах, ирод! Как вша перед ним бессловесная — давит и все тебе!..
— Тихо! Тихо, отец! — Ардатов опять сжал руку Тягилева. — Не они нам важны, не они! Те, кто на земле важны, те, отец! Те сейчас, те! Понял? Понял? С ними счеты своди, с ними, понял?
— Чу! Чу! Кто-то стреляет! — дернулся Тягилев у него из руки. — Да пустите же! Пусти, тебе говорят! — крикнул он на Ардатова и с неожиданной силой так дернул руку, что вывернулся и побежал, почти не прячась, к углу, где траншея ломалась.
Ардатов, отстав, кричал ему:
— Назад, назад, назад!
Они оба выбежали в следующий фас. У дальнего конца его, там, где фас снова ломался, припав к фрицевскому танковому пулемету, который он выкинул прямо на бруствер, лихорадочно водя стволом туда и сюда, какой-то красноармеец ловил в прицел «юнкерсы». Выходя из пике, «юнкерсы» секунды летели вдоль их обороны и из самой нижней точки пикировали, выравнивались как раз на линии этого фаса траншеи, а значит, и пулемета, и красноармеец ловчил поймать выходящий «юнкерс» на очередь.
«Зря! — мелькнуло у Ардатова в голове. — Даже если и собьет одного, если кто-то с другого самолета заметит откуда били, они же нас перепашут! У них же радио! Вывалят все, что у них осталось. Прямо на головы! На кой же черт тогда было маневрировать? Нужно держать землю! — это важнее какого-то вшивого „юнкерса“»…