Комбинации против Хода Истории (Сборник повестей)
Шрифт:
Бородатый слушал, ел колбасу, жизнерадостно улыбался. Сказал:
– Сунцов! Ну-ка – ко мне человека.
Парень с помятым лицом, чёрный чуб из-под фуражки, на груди – алый бант, кивнул двоим: – Со мной! – Ушли. А бородач достал из кобуры пистолет, положил на табуретку рядом с собой, щёлкнул пальцами. Нашлась косынка, ею накрыли пистолет.
2
Тем временем отряд растекался по улицам, люди с красными бантами на груди, с кумачовыми повязками на рукавах входили в дома, располагались на постой.
Среди телег выделялась рессорная пролётка с откинутым верхом. В ней ехал немолодой человек в драповом полупальто с шалевым воротником, в каракулевом «пирожке». Увидев двухэтажный бревенчатый дом доктора Зверянского, сказал красногвардейцу, что правил парой лошадей:
– Здесь!
На крыльцо вышел доктор. Человек в «пирожке» поднимался с усталым, скучным видом по ступенькам.
– Вы хозяин?
– Зверянский Александр Романович! – произнёс доктор. – Чем обязан?
– Костарев, – назвался приезжий, – Валерий Геннадьевич.
Тёмные усики, бородка, пенсне без оправы. Крупный, с горбинкой, нос. Лицо пожившего, некогда красивого барина. Доктор смотрел хмурясь, что-то вспоминая.
– Под Инзой было именье помещиков Костаревых... из о-очень небедных...
– Я комиссар красного отряда, – сухо прервал приезжий, – и выполняю поставленную нам задачу. Примем в Кузнецке пополнение, сколько позволит время, поучим молодежь. Затем, очевидно, будем направлены в Оренбургскую губернию против банд Дутова. Вы меня очень обяжете, Александр Романович, если поселите у себя.
И прошёл в дом. Он выбрал комнату на втором этаже, которую доктор называл «бильярдной». Здесь было канапэ, стояли кресла. Комиссар попросил вынести бильярд и вместо него поставить столик. Потом пожаловался на недомогание, попросил доктора осмотреть его.
Разделся. Среднего роста, сухощавый, хорошо сложён; видно, что фигура в молодости была крепкой. Закончив осмотр, доктор произнёс:
– Вы больны – сердце! Лёгкие, печень тоже неважнецкие, но сердце – серьёзнее. Надо устраниться от всякой деятельности и – в уединённое спокойное место. Отдых! А через год посмотрим.
Комиссар застегнул рубашку, надел жилет.
– Спасибо за рекомендацию, Александр Романович.
Доктор стоял перед ним – кряжистый, здоровый. Бритое тугощёкое лицо, складка под нижней губой, мясистый подбородок, русые волосы зачёсаны назад.
– Не поедете? Худо! Живём-то один раз. Боитесь, без вас новую жизнь не построят? Строителей, политических вождей нынче – как семечек...
– А если я, Валерий Костарев, – единственно необходимый?
Доктор мыкнул, взырился на него. Тот воодушевлённо говорил:
– Ход Истории! Оба слова – с большой буквы. Только я один могу его перенаправить! Для меня это так же очевидно, как то, что этот ореховый столик стоит на четырёх ножках.
– Столик – дубовый, – заметил Зверянский.
– Вероятно! Вопрос в другом. Вы увидели, что я – душевнобольной? Это в ваших глазах написано! Так зачем же мне, сумасшедшему, лечить сердце? Надо радоваться, что конец близок, надо приветствовать...
– Дружочек! – доктор схватил его за дрожащие руки. – Вы абсолютно здоровы! Выкиньте всё из головы, верьте мне – слово чести!
Костарев вдруг расхохотался.
– Ах, доктор, вы же честный человек! И ради меня – а?.. Попрошу – и ведь поклянётесь, а? Махровый вы добряк. Отъявленно мягкосердечный!.. А теперь, позвольте, прилягу. – Он лёг на канапэ.
Доктор в беспокойстве размышлений вышел из комнаты. В кабинете его ждали жена, сын Юрий – гимназист. Они сообщили, что в доме поселились ещё семь красногвардейцев. Зверянский кивнул. Нервно запустил пятерню в густые волосы, прошептал:
– А наш постоялец – трагедию, Дантев ад носит в себе...
3
Контуженого солдата Гужонкова привели в колбасную. Одну ногу он приволакивает, голова, несколько пригнутая к правому плечу, вздрагивает. На нём засаленный зипун с клочьями на локтях. Обут в лапти.
– Колбаской подкормить желаете? – крикнул куражливо. Увидел огромного бородача. Стул, на котором тот сидел, казался детским, шевельнись гигант – рассыплется.
– Какое богатырство! – воскликнул Гужонков. – Моей бы жене такого... – визгливо хохотнул.
Пудовочкин рассмеялся заразительно, как смеются счастливые дети. На табуретке рядом с ним – пистолет, накрытый косынкой. На подносе впереди – нарезанная кусками колбаса.
– На – ешь! – он протянул Гужонкову большой кусок.
Солдат глядел, соображая. Понял: с ним играют. Взял колбасу – тут же уронил на пол. Вскрикнул, привычно ломаясь:
– О-ох! Рученьки не держат!
– А мы повторим, – благодушно сказал Пудовочкин.
И вновь колбасный обрезок на полу. Гужонков причитает плаксиво:
– Беда мне с моим калечеством! Кто уплотит за меня?
– Ешь, – Пудовочкин как ни в чём не бывало протягивает третий кусок.
Солдат поднёс колбасу к носу: видимо, хотел ещё поломаться, но не вытерпел – уж больно соблазнительный дух бьёт в ноздри! Голод сказался. Стал жадно есть. Лавка полна красногвардейцев; молчат, с любопытством смотрят.
– Бери, бери – закусывай, – улыбчиво поощряет Пудовочкин.
Гужонков хватает с подноса куски колбасы, торопливо жуёт, с усилием глотает непрожёванное. Пригнутая к плечу голова вздрагивает, весь он трясётся.
– Советскую власть лаешь? – бесцветно спросил Пудовочкин.
Контуженый с неохотой прервал еду. Буркнул:
– Ругаю.
– За чего?
– За германский мир. За посрамленье России!
Красногвардеец Сунцов хихикнул:
– Артист!
Пудовочкин с удовольствием глядел на калеку.