Комбинации против Хода Истории (Сборник повестей)
Шрифт:
Пудовочкин мгновенно навёл винтовку.
31
Каждое движение правой руки стоило боли. Он прицеливался, скрипя зубами. Боль пульсировала под мышкой, отдавалась в локтевой сустав.
– Впустите меня! – крикнул Зверянский.
Раненый убрал палец со спускового крючка.
– Идите сюда, доктор! Советская власть вам зачтёт.
Зверянский подхватил чемоданчик с инструментами, неторопливо направился к домику. Левая рука согнута, кисть поднята на уровень головы; доктор, улыбаясь, показывает окошку растопыренные пальцы.
Усольщиков, лёжа за могилой, перекрестил его в спину, пробормотал:
– И немолод, и – врач, а – сорвиголова! О-ох, болит душенька...
– Это называется: потери растут! – бросил поручик.
Впустив Зверянского, заперев дверь, гигант указал стволом пистолета на чемоданчик:
– Покажьте саквояжик.
Глянув в него, скользнул к одному окошку, к другому. Понаблюдав, повернулся к доктору. Тот стоял, подняв мускулистые руки, кряжистый, гладко выбритый, тугощёкий. «А как в клетку к тигру входят... – мелькали мысли, – или на войне изо дня в день – вставай и иди: под пули, на колючую проволоку, на штыки, под сабли конников...»
– Дрожите, – умилился Пудовочкин. Левой ручищей похлопал доктора по карманам.
«Какие ангельски чистые глаза! – с ужасом подумал тот. – Какое добродушие! Хоть в няньки к младенцу нанимай».
– По имени-отчеству как будете?
Зверянский ответил. Спросил, нельзя ли опустить руки?
– Угу.
Доктор глубоко вздохнул, чтобы не так учащённо вздымалась грудь. Огляделся в тесной низкой избе. Ярулкин сидел на лавке у стены; глаза полузакрыты, под носом и на подбородке запеклась кровь. Рядом, поставив ноги на пол, лежала боком на лавке его жена, молча следила за пришельцами. Пудовочкин, посматривая в окно, спросил доктора:
– Вас мой комиссар прислал?
– В какой-то мере...
Зверянский, волнуясь, соображал: что он, собственно, сможет здесь сделать? Не дал ли маху, придя сюда?
– Он не захвачен? Отбивается? Что с ним?
– У него всё в порядке. Ваш отряд, впрочем, истреблён!
– Ой ли?
Доктора пронял озноб: до того неузнаваемо изменились глаза Пудовочкина. Они точно уменьшились, остекленели. В Зверянского впились ледяной испытующий ум и злоба. Через мгновение глаза сделались мутными, как бы пьяными. И лишь затем опять стали прозрачно-добродушными, простецкими.
– Ну, вы обманывать не будете, – тепло сказал Пудовочкин. – Стало быть, перебили недотёп. Чего там – других наберём...
Миг – и он у окошка. Трижды стрельнул в него из пистолета. Вот он уже возле другого окна, у которого стоит «винчестер». Быстро прицеливаясь, послал три пули из него.
– Подбираться начали, хулиганы! – И беззлобно рассмеялся.
Из-за могил донеслось:
– В дом не стрелять! Там доктор!
– Теперь будут нянькаться, – любовно заметил Пудовочкин. – Вон этих, – кивнул на Ярулкиных, – спалили б со мной за милую душу. А с вами – никак и никогда! Я эту публику знаю. У них – фасон! Не пускали вас ко мне идти, а? Эх, и отменно вы им поднас...!
У доктора защипало корни волос. «Если я ничего не смогу и он окажется прав, – резнуло по нутру, – о! Лучше броситься на его пулю.»
Те, кто пытался приблизиться к избёнке, в растерянности лежат за могильным холмиком. Поручик извивается, кусает руку. Пуля раздробила ему голень.
32
Отдаваясь в руки убийце, Зверянский почему-то думал, что поведёт себя находчиво. Теперь он ужасался, что не в силах хитрить.
Пудовочкин сказал:
– Комиссара моего вы спрятали, а он прислал вас меня вызволить?
Тут бы и подтвердить, войти в игру, но он с оторопью услышал собственные слова:
– Видите ли, чтобы вы знали... я – вам враг!
Доктор мысленно проклинал себя, в ярости хотел повернуться и уйти и вдруг вспомнил, что уйти ему не дадут. От мысли, что он мог об этом забыть, ему стало ещё хуже.
– Хорошие вы люди – какие с фасоном! – нежно смотрел Пудовочкин. – Обмана не выносите. Без благородства никак не живёте. – Он сидел на полу сбоку от окошка. – Прибыли, стало быть, старичков спасать? Каким манером?
Доктор стоял перед ним: руки на груди, взгляд устремлён поверх головы гиганта. «Какое безрассудство – прийти сюда! – билась мысль. – А всё характер: вспыхнул как спичка и прямиком в клетку.»
– Я пришёл, – выговорил с усилием, – как врач... оказать помощь тому, кто в ней нуждается.
– Правильно! – одобрил Пудовочкин. – Очень верю. На то и фасон у вас, чтоб только так и делать. А я, Александр Романыч, ранен.
– Ранены? – доктор встрепенулся, подхватил с пола чемоданчик. – Надо осмотреть, и перевязку...
– С этим покамесь не удастся – на ваших хулиганов каждый миг нужен глаз да пулька. Вы б сделали мне укольчик от боли. Морфий у вас при себе? Иголочка чистая? Вот и ладно.
«Наконец-то! – мысленно вскричал Зверянский. – Всобачу ему лошадиную дозу!» Сейчас казалось, что он этого и ждал. Вовсе не безрассудство, что, вопреки воле друзей, он пришёл сюда. Его вело чутьё.
– Потребуем телегу с парой лошадок, – свойски делился Пудовочкин. – С вами да со старичками сяду. Докатим до Четвёртого разъезда, а там на проходящий на Пензу вскочу. Ворочусь через пару неделек с другим отрядом: пожалте, господа виновники, к ответу! Фасон уважаете? Ну-ка, подержите фасон перед косоглазой!
– Заладили: фасон да фасон... – доктор готовил шприц. – Что вы этим хотите сказать?
Пудовочкин глянул в одно окошко, в другое.
– Какие живут для интересности своей персоны: вот-де до чего благородно я делаю! каков я во всём наилучший! – эти и есть ваш брат, с фасоном. А мы – на полном отличии. Мы – люди с полезным понятием. В чём понимаем пользу, то и делаем, а там хоть чего про нас говори...
– Получается, – заметил доктор, – что наш брат глупее вас?
– Зачем же глупее... – добродушно возразил Пудовочкин. – Возьмите коня благородных кровей. Красота! И цена ему? Многие людишки и сотой доли не стоят. А всё ж таки он – лошадь. Он мне душу радует, но захочу – я его продам. И загоню вусмерть, коли мне надо.