Комбинации против Хода Истории (Сборник повестей)
Шрифт:
– Меня могут призвать в армию – но я не могу стрелять в немцев!
Когда наши предки переселялись в Россию, русское правительство обещало им, что ни они, ни их потомки в армию призываться не будут. Впоследствии это условие отменили. Немцев не спрашивали, согласны они или нет, и поэтому мы не считали себя обязанными драться против Германии. Тем более мы были убеждены, что Россия могла не вступать в эту войну.
Павел поступил вот как: он пошёл в армию добровольцем, но попросил военное начальство послать его на Кавказский фронт воевать с турками. Начальство поняло его и просьбу удовлетворило.
Отречение императора обрадовало нас – мы считали его виновником войны с Германией.
И вообще мы были республиканцами. Мой другой старший брат студент Владимир (он с детства носил прозвище Вильгельм Телль) так здорово разъяснял свой идеал – «свободу швейцарского образца»! Он обожал доказывать, что Россия может прийти к благоденствию «только через самоуправление по-швейцарски».
О большевицком перевороте Владимир выразился: «Это вынужденное предприятие германской разведки и дельно мыслящих русских реалистов» (конечно, он имел в виду не учащихся реальных училищ).
После заключения Брестского мира домой вернулся Павка – в малиновых, с двумя звёздочками, погонах подпоручика. Мы узнали от него, что большевики – не такие уж друзья Германии и что от них «мерзковато разит фанатизмом новой хлыстовщины». У Павки оказались какие-то друзья в Москве, от них он получал вести, что там тайно создан антибольшевицкий Правый центр, который видит освобождение России от красных в дружбе с Германией. Павел горячо повторял, какое это «отрезвление, какое хорошее дело!» И "хорошо то, что во главе – травленый волк Гурко [3] ".
3
В.И.Гурко – до Февральской революции член Государственного Совета, обвинявшийся Думой в германофильстве (Прим. автора).
Владимир возражал, что Гурко – монархист. Павла это и самого мучило, он раздражённо заявлял, что «пусть мавр сделает своё дело, а там жизнь сама повернёт. Какая, к лешему, монархия? Династию в шею, долой назначенчество, выборная власть на местах!»
Разговор переходил на то, что мир с Германией – это прекрасно, но, с другой стороны, такое унижение для России... Вот бы разрешить всё по-рыцарски – вничью, как партию в шахматы!
Рассуждали о большевиках. Я не принимал всерьёз то, что Павка, повторяя чьи-то слова, сравнивает их с хлыстами. Меня трогали большевицкие декреты: «Именем Республики...» – какие слова!
В кузнецком совдепе – симпатичные люди. Механик паровозного депо Суёмов – я дружил с его сыном. Телеграфист Аренин – заядлый рыболов, сколько раз брал меня на рыбалку. Теперь оба называют себя большевиками, утверждают: народ на пороге великого, светлого... Разберись тут.
В апреле в Кузнецк вошёл красногвардейский отряд Пудовочкина. И тогда стало понятно всё. В один день я увидел десять убийств. Они происходили на улице, а сколько их было в домах, в сараях... Купца Ваксова, единственного, похоронили в гробу. Всех других, по приказу красных, просто зарывали где попало.
С каким восторгом мы встретили выступление чехословаков против большевиков! Как сумасшедше кидали вверх фуражки, узнав о формировании Народной Армии.
Пошёл купаться Уверлей...
Спрыгиваем с площадки в снег. Посветлело; перед нами простирается белая целина. Мы должны закрепиться справа и слева от железной дороги, перпендикулярными к ней линиями. Нас всего штыков полтораста, так что линии обороны получаются недлинными.
Селезнёв подступил к Кошкодаеву:
– Как с котловым питанием?
Тот отвечает расплывчато: положено, чтоб со следующим составом прибыла кухня.
Билетов, повернувшись к нам, кричит:
– Я вас поздравляю! С добрым утром! – оборачивается к фельдфебелю: – А паровоз, какой кухню повезёт, будет сильно гудеть? – До чего нахальный у Вячки вид! Издаёт губами неприличный звук.
Кошкодаев угрюм – сейчас взревёт лютым зверем!.. Но он нудит на одной скрипучей ноте:
– Какие ко мне претензии? Воевать надо, сполнять приказ!
На него наседают:
– А что – наступление? Сколько нам тут быть?
Он, наконец, рявкает:
– Отставить разговоры! – Потом, смягчая, добавляет: – Вы образованные, а дело военное – как не понять? Должны занять оборону, без приказа не отходить... – и заключает, как бы ссорясь, брюзгливым возгласом: – Я вас на войну не гнал!
Говорит с нами, добровольцами, обиженно и уважительно. Так он всегда. Однажды высказал: «Вам бы год – и были бы вы молодёжь! А пока вы ещё недоросли, мягонька кость – ну как на вас жать?»
Недоросли – это же оскорбление! «Мягонька кость...» Мне полтора месяца назад исполнилось шестнадцать. Вячка на две недели старше. А Наполеон говорил: нет лучше солдата, чем тот, кому шестнадцать!
Кошкодаев, по-видимому, умней Наполеона... Голова втянута в плечи, несуразно широкий, грудь выдаётся какой-то бочкой. Осокин называет его помесью унтера Пришибеева с Держимордой.
– Маловато нас, – озабочен Паштанов, – с флангов легко обойти.
У Кошкодаева такое выражение, будто у него болят зубы.
– Могут прислать сюда, – он покашливает, – ударный офицерский отряд...
– Офицерский? – Саша Цветков в сомнении. – На наш батальон и одного офицера не хватило.
Выгрузилась казачья полусотня. Машинист огласил снежные просторы долгим прощальным гудком, паровоз дал задний ход; опустевший состав покатил от нас в обратном направлении.
Тех, кто занял оборону справа от насыпи, – человек семьдесят. Мы, кузнечане, – в их числе. Кошкодаев назначил командиром Паштанова, а сам с другой половиной батальона, в котором нет и трети комплекта, расположился слева от железной дороги.