Комбинации против Хода Истории (Сборник повестей)
Шрифт:
Сколько времени не двинулся никто из нас?
Наконец:
– Кончайте заупокойную! – это Селезнёв.
Встряхнулись, толкаем друг друга, стремясь согреться.
– А я вот что... – посмеивается Вячка, плутовски подмигивает то мне, то Потрошителю, то Осокину. – От отца получил весточку... Для меня переданы деньги... да вот-с!.. одному саратовскому кооператору. Он остановился в «Биржевой». Сменят нас тут, вернёмся в город – я к нему. Беру деньги и всех веду в «Люкс»!
– Анекдот,
– Это почему? – вскинулся Билетов. – Да, я слышал про митральезы не давеча, а ещё примерно в сентябре. Но ведь это правда!
Передразнивая Вячку, Селезнёв издал губами неприличный звук. Хохочем. Билетов ругается, сплёвывает, машет руками. Божится, что его действительно ждут деньги у кооператора, что мы их прокутим, как только окажемся в городе.
– Ну? – поочерёдно хватает нас за плечи. – Что ты закажешь, ну?!
В конце концов мы поддались.
– Я – поджаристые котлеты, чтоб шипели, с хреном... – мечтательно говорит Селезнёв, – и яблочного ликёрцу...
– Я – бульон, голубцы в соусе и какого-нибудь красного вина, – сообщает Осокин. – А лучше б всего – вишнёвки горячей с мёдом.
– А Лёнька, немецкая душа, что?! – восклицает Билетов, причмокивает, заглядывает мне в лицо. Остальные тоже смотрят с любопытством. – Небось, русский борщ и пельмени?
– Он закажет, – объявляет Осокин, – хитрые няни, какие готовили у Собакевича.
– Ха-ха-ха!!! – всем ужасно смешно. Чувствую, что друзьям как-то даже очень приятно за меня, будто вдруг открылось нечто хорошее, чего во мне не предполагали.
– Я рекомендовал бы Лёне груздяночку с телячьей вырезкой, – улыбается Саша Цветков, – а пить – что будет. С напитками теперь туго.
Так и не успеваю решить, чего бы я заказал: у Билетова пропало терпение; кричит:
– А потом пойдём к женщинам!
– О-оо-хо-хо-хо!! – от смеха падаю на бок. «К женщинам!» Я-то знаю, как развязный, нахальный Вячка теряется, ни с одной заговорить не может. Встанет к ней боком, уставится на носки ботинок. И куда только девается вся его бесцеремонность?
Его физиономия красней свёклы. Сипя, втягивает в себя воздух, выдыхает с бешенством:
– Ах, ты так... – Ему хочется изругать меня как можно обиднее, но тут Джек Потрошитель произносит:
– Артиллерия!
Вглядываемся в снежную даль. Там скопление человеческих фигурок, лошади, какая-то возня. Лошадей отводят от чего-то чёрного: это, кажется, не сани.
– Рассредоточьтесь! – кричит нам Паштанов из окопчика.
Разбегаемся по нашим ямам в снегу...
Вдалеке рокотнуло, переходя в надсадный, с шипением, с режущим присвистом вой. Рвануло позади правого фланга, словно небывало свирепо грохнул гром. Как страшно встал грязно-зеленоватый «тополь» разрыва! Ужас вжимает меня в окопчик. Эх, был бы он не в снегу, а в земле! Хватаю лопатку и рою, рою. Удалось углубиться в промёрзшую землю дюймов на десять, не больше...
Рвануло впереди нас. Потом – позади, но так близко, что на минуту заложило уши. Кислая едкая вонь сгоревшей взрывчатки. Снова ненавистный, выкручивающий тебя вой...
Страх такой, что вот-вот всё твоё существо обратится в сплошной истошный нечеловеческий крик. Согнувшись в три погибели в яме, вгрызаюсь в землю лопаткой, держа её под грудью.
Разрыв справа – аж земля дрогнула. Кто-то кричит:
– Мазуркевича и Чернобровкина убило!
У меня сводит рот в странной неудержимой зевоте. Снаряд летит... Тычусь лицом в землю, трясусь. Я уже не властен над своим телом, сейчас оно само подпрыгнет – ноги понесут прочь от этого места, прочь от противника...
Не успел стихнуть гром разрыва, слышу голос Паштанова:
– Кто оставит позицию – расстреляю!
Орудую лопаткой, штыком в моём окопчике, выбрасываю мёрзлые комья земли, колкое крошево, копаю...
Охватила слабость, какое-то тошнотворное изнеможение, икание...
Замечаю, что дует довольно сильный ветер. Ох, и жуткая стужа! Небо в неплотных облаках, впереди и немного слева – мутно-лиловое, дымное солнце. Тускло освещённая злая белая равнина. На её краю – недосягаемая пушка, посылает в нас снаряд за снарядом...
Нестерпимо тянет свернуться в окопчике, как сворачиваются в снегу собаки, зажать руками уши, зажмуриться, замереть.
– Уходят! Глядите, братцы, – уходят!
Высовываю голову из ячейки: кто? где? Билетов показывает назад. От нашей цепи поспешно направляются в тыл две фигуры.
– Зверянский, Осокин, Селезнёв! – резкий голос Паштанова. – Догнать и застрелить!
Истязающий, с визгом, вой: съёживаюсь в окопчике. От разрыва меня чуть не выбросило из него. Придя в себя, замечаю, что громко мычу. О! – как тянет мочиться! Окоченевшие пальцы еле справляются с пуговицами... Потом я смотрю назад. Две уходящие фигурки уже довольно далеко. Увязая в снегу, наклоняются вперёд, пытаясь перейти на бег. По диагонали приближаются к насыпи железной дороги. Дальше видны будка и сарай Сухого разъезда.
За двумя спешат трое, отстают шагов на пятьдесят. Крайний слева припал на колено, уставил винтовку. Одна из двух фигурок подскочила – запоздало долетел гулкий упругий удар выстрела. Прячусь в окопчике: о-о! невыносимо!.. Снова выстрел... ещё, ещё... Руки в ледяных перчатках прижаты к глазам, твержу: «Скорей-скорей-скорей!!! Когда это кончится?!» Выстрел...
Считаю, считаю про себя... Сорок... сорок пять... Кажется, всё!
Распрямляюсь, заставляю себя не глядеть в ту сторону. Из соседней ячейки на меня смотрит Вячка, физиономия страдальчески искажена.