Комбыгхатор
Шрифт:
Вечером он вышел к костру и долго сидел у огня. То ли мой гость был немой, то ли считал дар речи необязательной роскошью. Однако на языке жестов он, в конце концов, показал, что не любит читать и очень не понимает читающих. Я в свою очередь показал, что хорошо его понимаю. Это повергло его в замешательство. В бороде угадывалось шевеление губ, но только лишь шевеление и только угадывалось.
Сегодня он с утра наблюдал, как Кондуктор подтаскивал к срубу бревна, насупился, а потом заставил распрячь Кондуктора и стал подтаскивать бревна сам. Разом повеселевший Кондуктор вернулся к своей траве, наедая бока. Хотя это как раз тот случай, когда не в коня корм. По биологическому возрасту мы с ним сверстники, и ребра из нас выпирают
2 мая 2203, пятница
Благодаря своему помощнику сегодня сижу под крышей. Вторые сутки льет дождь. Вода заполнила яму, из которой мы берем красную комковатую глину – чтобы сбить печь. Печь готова наполовину. Но нужно еще поставить трубу.
Мой помощник по-прежнему на меня в обиде за то, что вчера я позволил себе оседлать Кондуктора: ездил в Селение за солью и табаком. Как мне стало известно, помощника моего зовут Иван, но толком никто не знает, немой ли он точно, или просто молчит.
С конем у них – отношения. Конь для него – человек больше, чем я. Что ж, надо было ожидать. Я не знаю точной пропорции, сколько в этом животном подлинной немощи, а сколько обычной хитрости. Он еще жеребенком протискивался под морду матери, вставал поперек груди, не давая ей сделать шагу, пока не получит от меня хлеба. Словно кондуктор, он взимал плату за право каждой моей поездки на хребте своей личной родительницы.
Иван занимается сейчас тем, что ходит по кругу вокруг Кондуктора, рвет для него траву и кладет ему прямо в рот. Несмотря на дождь, оба очень довольны. Но Иван как будто ревнует, когда вдруг Кондуктор перестает жевать и задумчиво смотрит в сторону этой избушки. Знает, что сижу здесь у окна и пишу. В свою очередь, как мне кажется, я знаю все мысли Кондуктора. Наверно, он думает, хорошо бы заставить Ивана и жевать тоже. Иван до этого пока не созрел, но, видимо, у Кондуктора уже зреет план. В последние годы он даже не спал на сырой земле, а вытряхивал меня из попоны, в которую я ночами закутывался, и брякался на нее мослами с самым барственным видом. В конце концов, он стал возить на себе сразу две попоны, но все равно норовил лечь на ту, которую выбирал я.
У меня никогда еще не было такого коня. Он отвадил от меня всех собак, а когда я начал расстраиваться, то и сам стал чем-то вроде собаки. Лишь за тем исключением, что мало считал меня за хозяина. Иногда я думаю, он так и остался тем жеребенком, долго бегавшим за своей матерью, а потом посчитавший меня ее продолжением. Он всегда любил брать в рот мои пальцы, будто требовал молока. И сейчас еще может взять. Но сейчас у него уже стерлись зубы.
Многое стерлось и в моей памяти.
3 мая 2203, суббота
Та старая тропа богов, тропа из моего детства, шла по древней автомобильной дороге и чаще всего по насыпи, меж холмов. Насыпь уже и тогда была затянута лесом и во многих местах размыта ручьями, превратившимися в полноводные реки.
Мост на Полюсне давно рухнул в воду, ниже него появился омут, а уже ниже омута стало мелко, здесь наметился брод.
Еще дед поддерживал этот брод и со временем превратил его в переправу. Он притапливал огромные стволы лиственниц и заваливал их камнями. Вода бурлила на перекате, течение было быстрым, ничего не стоило поскользнуться и сломать ногу. Но и со сломанною ногой можно выбраться на тот берег – и обычно на мгновение раньше, чем тебя перекусят железные челюсти живоедов, новодревних речных крокодилов, кишевших тогда в реке.
Прямо на берегу, возле брода, дед срубил постоялый двор – небольшую крепость, острог, огражденный серьезным на вид частоколом. В те времена уже многие люди выходили из леса и начинали приглядываться к проходящим богам. За ночной постой и охрану от живоедов на переправе дед обычно требовал плату. Боги предлагали на выбор кучу разных вещей, по преимуществу мелких и легких, но в лесу совершенно не первой надобности: типа лазерных дисков, дискет, бесконечных компьютерных карт, деталей, блочков, сотовых телефонов, пейджеров, гироскопов ракет класса «воздух-воздух», пластмассовых зубочисток, хирургических инструментов, реже – книг. Впрочем, в первые годы своего хождения по тропе лишь немногие боги что-то для себя промышляли, большинство занималось миссионерством. Но со временем появились и чистые коробейники (с бытовой мелочевкой) и чистые книгоноши, с самой разной литературой (от «Большой Эдды» до «Грамотеев»). Правда, в ту пору, как говорил отец, единственно устойчивым спросом пользовались газовые зажигалки. Но не все подряд, а только с пьезокристаллами, которые в первых шомпольных ружьях.
Самым первым моим ружьем было именно это – старинное, дедово, сделанное из композитной трубки, с пьезокристаллом в казенной части ствола и прикладом из корня березы. Теперь нам даже трудно представить, какого риска и неимоверных усилий это стоило тем отважным охотникам-вещевикам – спускаться в черные лабиринты подземных заводов и пилить там трубки для ружей. Композит был тверже железа.
Первый склад амуниции и стрелкового снаряжения был найден уже на моей памяти. С ним закончилась эра серого артиллерийского пороха – «макарон», которые приходилось сначала дробить, молоть, а потом смешивать с мелко размолотым древесным углем.
И никто уже не отливал пуль из аккумуляторного свинца.
9 мая 2203, пятница
«Все, что может случиться – может случиться».
Иван привел козу и начал поить Кондуктора молоком. Все, что может случиться – может случиться.
Сегодня я понимаю, почему на мои расспросы отец отвечал только так. Он и сам всю жизнь отвечал на этот вопрос, который, наверно, не раз и не два задавал еще своему отцу: куда исчезли все люди? Но ни дед, ни отец, никогда не могли ответить ничем более вразумительным, чем: «все, что может случиться – может случиться».
Это все объясняло. Если самолет может упасть на землю, значит, он может упасть на землю. Конечно, он может и приземлиться, но это «может» всегда приравнено к «должен», а последнее противоречит природе. Всякое долженствование противоречит природе.
Долгие годы изучая новодревний период истории, я в сущности лишь придерживался гипотезы моих предков, объясняя исчезновение с планеты людей. Основной массы людей. Подавляющей массы людей. Я бы даже сказал «поголовной», если верил бы утверждению, что оставшихся на планете людей, можно было сосчитать буквально «по головам». Все другие гипотезы мне кажутся беллетристикой.
Я никогда не верил и не верю сейчас в возможность катастрофических войн. Это – теория большинства моих оппонентов (практически вся научная школа Скрыни-Герчккера), и в ней есть неустранимый изъян. Человек – не может отметить свою биологию. Он не может уничтожить себя так решительно, низведя с десяти миллиардов до каких-то десятков тысяч. Закон больших биомасс такие фокусы запрещает.
Не менее уязвима и гипотеза Тутоса-Младшего, основанная, как известно, на том, что люди нередко бросали свои дома, поселения и уходили неизвестно куда. Бывало, бросали и города. Бывало – целые страны. Так случалось на протяжении всей истории. Народы уходили неизвестно куда и неизвестно зачем. Уходили и народы народов – цивилизации. Тутос-Младший находит этому только две причины: либо не могли больше здесь, либо – нашли лучше там. Не моя вина в том, что и здесь Тутос-Младший (с его неуемной фантазией и безудержной страстью к спорам) попадает в «капкан аналогий Къйэнко-Бухова», (надеюсь, вполне доказанный мною в моей монографии «Постижение вне подобия»).