Комедианты

Михайлов Валерий Николаевич

Корова располагающе улыбнулась.

– Ты знаешь Моргану?

– Ты знаешь Моргану. А я – часть твоего подсознания. Ты забыл? Ладно, ещё увидимся. Не скучай.

– Ну и как она тебе? – спросил меня Сторож за утренним чаем.

– Кто?

– Корова.

– Откуда вы… – У меня перехватило дыхание.

– Не волнуйся. Чужие сны да и мысли я читать, к счастью, не умею. У тебя лицо сегодня особенное. Такие лица бывают только после общения с ней.

– Вот скотина! А мне она сказала, что часть моего подсознания.

– Возможно,

так и есть. Зачем ей врать?

– Но ведь вы её тоже знаете.

– Ну и что?

– Разве это не говорит…

– Это ни о чём ещё не говорит. К тому же людям свойственно похожим образом представлять себе информацию. У нас даже сны примерно у всех одинаковые.

– Это потому что реальность вокруг у всех одинаковая.

– Я не об этом. Я о значении символов, которое у многих людей совпадает. Иначе не было бы трактователей снов.

– А что вы о ней думаете?

– Не знаю. Я о ней не думаю.

– Но ведь к вам она тоже приходила.

– Ну и что.

– Ну и что?!

– Ты же не удивляешься тому, что деревья не только высасывают из земли воду, но и поднимают её на такую высоту.

– Сравнили хрен с пальцем.

– Тебе привычны деревья, мне – корова и вечный огонь. Но ни ты, ни я понятия не имеем о том, что это такое и почему так работает.

– Если так рассуждать, то мы вообще ни о чём не имеем понятия.

– Поэтому меньше умничай и больше живи. То, что говорит корова… Это как спички. Можно обогреться, приготовить еду, прикурить сигарету, поковыряться в зубах… Да мало ли. А можно и хату спалить.

– Но ей самой зачем всё это?

– А зачем это всем им?

– Кому?

– Всем. Зачем вообще всё это?

– Не знаю.

– И я не знаю.

– Вы так обрываете, словно закрываете тему.

– Признание собственного незнания, во-первых, позволяет избавить себя и других от ненужного трёпа, а во-вторых, приоткрывает глаза на мир.

– Только приоткрывает?

– Отношение к миру как к данности – это необходимое, но далеко ещё не достаточное условие.

Под вечер появились мои похитители: Гриша и Семён. Нормальные, в принципе, ребята. Гриша – высокий, атлетически сложенный мужчина лет двадцати пяти, с добрейшим лицом. Большой домашний сенбернар, да и только. Семён тоже высокий, но худой и жилистый. «Верста смеха», – представил его Гриша.

– Собирайся, – сказал мне Гриша, несмотря на то, что мне нечего было собирать, – пришло время кое-кого навестить.

– Кого? – спросил я, не ожидая, что мне ответят, но мои похитители дали мне более чем исчерпывающую информацию о Юрии Тимофеевиче – так звали человека, ради встречи с которым мы и проделали весь этот путь.

Юрий Тимофеевич был зажиточным крестьянином. Большой кирпичный дом, «УАЗик», полгектара огород, в котором, как рабы на плантации, трудилось его многочисленное семейство. При советской власти работал он в колхозе «не пришей рукавом». Тащил

с колхоза всё, что было можно. Этим и жил. Держал корову, коз, свиней, птиц. Благо, советской власти как таковой в колхозе не было – жить было можно. Когда, как и почему он стал параязычником (его собственный термин), не знал никто. Был он мужик с виду открытый, весь на виду, но за словами следил, так что открытость его была особым видом скрытности. Но как ни скрытничал Юрий Тимофеевич, заговорили о нём сельчане. То корова у него вдруг чудесно выздоровеет, то кто-то из детей руку сломает, а через неделю опять бегает как ни в чём не бывало. Стали к нему обращаться за помощью. Превратился он в местного шамана. Ходили к нему по каждому поводу, но и не обижали. С пустыми руками не обращался никто. Появились единомышленники, а потом и вся деревня переметнулась в параязычество.

Добрались мы к нему уже за полночь. От дома Сторожа до лифта – правильного из камней круга несколько метров в диаметре – было, наверно, минут двадцать ходьбы днём. Ночью же добирались мы больше часа. Никогда больше я не встречал таких ночей – абсолютная тьма: ни луны, ни звёзд, ни огней… Шли, как большая «голубая» семья, взявшись за руки. Как только ребята ориентировались в этой тьме? Зато лифт был виден издалека. Он светился собственным белесым светом и был похож на кости большого доисторического животного.

– Прошу, – пригласил Семён Гришу первым войти в круг.

– Только после вас.

– Нет, я настаиваю.

– Прошу вас…

Пререкались они минут пять. Первым не выдержал Семён. Дойдя до середины круга, он исчез.

– Теперь ты, – сказал Гриша.

– Что надо делать?

– Пройти круг.

– Просто пройти?

– Ну, можешь пройти сложно.

В центре круга я вдруг увидел звезды и полную луну. Было светло, как обычно бывает в полнолуние, но после кромешной тьмы… Я даже зажмурился.

Здесь всё было своим. Степь, ветер, небо. Пахло водой. Скорее всего, недалеко была речка или озеро. Рядом с кругом стоял видавший виды «Запорожец», к багажнику которого были привязаны спиннинги. Всё это было настолько родным, своим, близким…

– Никогда не думал, что буду страдать ностальгией.

– Это не ностальгия. Это эйфория возвращения, – пояснил Гриша.

– Она бывает у всех, – добавил Семён.

– У вас тоже?

Вместо ответа они рассмеялись.

– Садись, – сказал мне Семён.

– Черт! Даже «Запорожец» машиной кажется.

– А чем тебе не нравится «Запорожец»? – обиделся он.

– Сейчас мне нравится всё. Даже рэп.

– Запомни, салага, в рыбацко-сельской действительности «Запорожец» – незаменимая вещь. Маленький, неприхотливый… Проходимость бешеная. Проползёт там, где любые «Волги» с «Жигулями» застрянут. А воровать с полей… – Он причмокнул губами, словно пробовал редкий деликатес. – Его и загрузить можно, и на руках перенести, и бросить, если что, не жалко.