Комендант Освенцима. Автобиографические записки Рудольфа Гесса
Шрифт:
Госпожа Томсен, наша освенцимская учительница, после бегства жила у своей матери в Санкт-Михелисдонне, что в Гольштейне. Туда я и отправил свою семью. Куда денемся мы, Инспекция КЛ, я в тот момент ещё не знал. Своего старшего сына я взял с собой. Он хотел остаться при мне, потому что мы ещё надеялись на сражение — в последний час, ради последнего не оккупированного клочка Германии.
10. После краха (1945–1947)
Чтобы отдать последний рапорт, мы отправились во Фленсбург, куда РФСС удалился вместе с имперским правительством. О борьбе речь уже не шла. Лозунгом дня было: спасайся, кто может. Последний рапорт РФСС и прощание с ним я не забуду никогда. Он весь лучился и был в прекрасном настроении — и при этом мир погиб, наш мир. Если бы он сказал: «Итак, господа, это конец. Вы знаете, что вам следует сделать»! Это я смог бы понять — это соответствовало бы тому, что он годами проповедовал эсэсовцам: преданность идее. Но последний приказ, отданный им, был иным: раствориться в вермахте! Таким было прощание человека, на которого я смотрел снизу вверх, которому свято верил, приказы и речи которого были для меня Евангелием! Мы с Маурером молча переглянулись, подумав одно и то же. Мы были старыми членами партии и офицерами СС, и мы выросли вместе с их идеями. Будь мы одни, мы бы от отчаяния совершили какую-нибудь дикую выходку. Но мы должны были позаботиться о начальнике нашей службы, об офицерах и служащих нашего штаба
155
Обергруппенфюрер СС, профессор д-р Карл Гебхардт, род. 23.11.1897. Друг юности и старый сотрудник Гиммлера, член союза «Оберланд», участник мюнхенского путча 1923. В 1933 Гиммлер перевёл его в СС. Был начальником лечебных заведений Хоэнлинчен [Hohenlynchen] в Бранденбурге, ставших впоследствии госпиталем СС. Гебхардт был одним из высших медицинских чиновников СС. С 31.8.1943 имел титул «Старшего врача-клинициста при штабе главного врача СС и полиции». Незадолго до конца войны был назначен президентом германского Красного Креста. На Нюрнбергском процессе над врачами был приговорён к смерти за причастность к медицинским экспериментам над заключёнными (см.: персональное дело Гебхардта — N"urnbg. Dok. NO-649, затем протоколы и документы Процесса над врачами, а также Reitlinger, см. выше, и Willi Frischauer: Himmler. The evil genius of the Third Reich. — London 1953).
В школе, вообще на фрисландском острове, англичане отвели для эсэсовцев отдельную зону. Так я оказался совсем рядом со своей семьёй, которую затем видел много раз. Мой старший сын приходил ко мне каждые два дня. Как фермера по профессии меня отпустили досрочно. Я беспрепятственно прошёл все проверки англичан. Через службу труда я устроился на работу в одно крестьянское хозяйство близ Фленсбурга. Работа мне нравилась, я был предоставлен сам себе, поскольку хозяин фермы ещё находился в плену у американцев. Там я пробыл восемь месяцев. Брат моей жены работал во Фленсбурге и через него я поддерживал с ней связь.
От шурина я узнал, что меня разыскивает английская военная полиция, что моя семья находится под строгим надзором, а в её доме был проведён тщательный обыск. 11 марта [1946] в 23 часа меня арестовали. За два дня до того разбилась моя капсула с ядом. Поскольку при первом испуге, спросонья, я принял арест за разбойное нападение (там они случались часто), он удался. В военной полиции мне здорово досталось. Меня затащили в лес, в ту самую казарму, из которой восемь месяцев назад англичане меня выпустили. Состоялся мой первый допрос с предъявлением веских доказательств. Что было записано в протоколе, не знаю, хотя я его подписал [156] . Однако алкоголя и плётки мне тоже досталось слишком много. Плётка была моей собственной, она случайно оказалась в багаже моей жены. Хотя едва ли хоть один удар этой плёткой достался моей лошади, а тем более заключённому. Но один из тех, которые меня допрашивали, считал, что этой плёткой я постоянно избивал заключённых. Через несколько дней я прибыл в Минден-на-Везере, в главное место допросов английской зоны. Там мне досталось ещё больше от первого английского прокурора, майора. Тюрьма соответствовала его поведению. Через три недели меня внезапно побрили, подстригли и я смог помыться. С момента моего ареста с меня не снимали наручники. В тот же день меня на легковом автомобиле доставили в Нюрнберг вместе с одним привезённым из Лондона военнопленным, свидетелем защиты по делу Фирцше [157] . После того, что мне довелось пережить, заключение при МВТ [Международном военном трибунале] стало для меня просто санаторием. Я сидел в корпусе главных обвиняемых и мог видеть их ежедневно, когда тех водили на заседание суда. Почти ежедневно там проходили осмотры со стороны представителей всех стран-союзниц. Меня тоже всегда показывали как особо интересного зверя. В Нюрнберге я оказался потому, что адвокат Кальтенбруннера затребовал меня в качестве свидетеля защиты. До меня и по сей день не дошло, как я, именно я, должен был снять с Кальтенбруннера обвинения. В то время, как заключение было действительно хорошим, — я мог, если у меня оставалось время, читать, там была богатая библиотека, — допросы были по-настоящему неприятными — не только физически, но гораздо больше психически. Я не в обиде на тех, кто меня допрашивал, все они были евреями. Психологически меня чуть ли не препарировали — настолько точно они всё хотели знать — тоже евреи. Они не оставили мне абсолютно никаких сомнений в том, что меня ещё ждёт.
156
Речь идёт о 8-страничном машинописном протоколе, который Гесс подписал 14.3.1946 в 2.30 (N"urnbg. Dok. NO-1210). Он не содержит явных отличий от того, что позднее, в Нюрнберге и в Кракове, Гесс сообщил и, соответственно, подписал.
157
Ганс Фрицше (род. 21.4.1900), с 1933 служил в Министерстве народного просвещения и пропаганды, где с 1938 он возглавлял отдел прессы и радио. Получил всеобщую известность благодаря регулярным выступлениям с 1939 на радио в качестве политического комментатора. Международный военный трибунал в Нюрнберге, на котором Фрицше обвинялся в числе главных военных преступников, оправдал его 1.10.1947.
25 мая, как раз в день нашей свадьбы, меня вместе с фон Бургсдорфом [158] и Бюлером [159] отвезли на аэродром и там передали польским офицерам. На американском самолёте через Берлин прилетели в Варшаву. В пути с нами обращались очень предупредительно, но, помня о пережитом в английской зоне и о намёках на то, какое обращение принято на востоке, я испугался худшего. Когда мы прибыли, вид и жесты зрителей на лётном поле тоже не вызвали доверия. В тюрьме ко мне приходили разные чиновники, которые показывали мне свои номера-татуировки, сделанные в Освенциме. Я не мог их понять. Во всяком случае, пожелания, которыми они меня приветствовали, не были благочестивыми. Но избит я не был. Заключение было очень строгим и изолированным. Осматривали меня там часто. Там я провёл девять недель. Они оказались для меня трудными, потому что я не мог отвлечься, не имел возможности ни читать, ни писать.
158
156 Д-р Курт фон Бургсдорф (род. 16.12.1886), в 1939–1942 помощник статс-секретаря администрации имперского протектората Чехии и Моравии, с 1 декабря 1943 до января 1945 — губернатор Краковского округа в генерал-губернаторстве. За участие в деятельности «преступного фашистского режима» польский народный суд приговорил Бургсдорфа к минимальному наказанию. После трёхлетнего следствия наказание было сочтено исполненным и на основании этого Бургсдорфа отпустили в Германию.
159
157 Вероятно, имеется в виду статс-секретарь д-р Йозеф Бюлер, бывший представитель генерал-губернаторства в Краковском округе. 20 июля 1948 в Варшаве Бюлера приговорили к смертной казни (см. выше Reitlinger, S. 581).
30 июля я вместе с семью другими немцами прибыл в Краков. На вокзале мы некоторое время просидели в машине. Вскоре собралась большая толпа, которая стала нас оскорблять. Гёта [160] узнали сразу. Если бы машина вскоре не отъехала, нас забросали бы камнями. В первые недели заключение было вполне сносным, но вдруг [этих]тюремщиков как будто подменили. Из их отношения ко мне и из разговоров, которые я не понимал, но содержание которых мог почувствовать, я понял, что меня хотят прикончить. Мне специально давали самый маленький кусок хлеба и едва ли один черпак жидкого супа. Я никогда не получал второй порции, хотя по соседним камерам почти ежедневно раздавали остатки еды. Один служащий как-то хотел дать её и мне, но тут же он отказался от этого намерения. Здесь я познакомился с властью тюремщиков. Они господствовали над всем. Они тут же убедительно подтвердили для меня мои утверждения о чудовищной и зачастую пагубной силе, которую направляют против своих товарищей по заключению. Я также достаточно изучил три категории охранников.
160
Штурмбанфюрер СС Амон Леопольт Гёт. Был ответственным за ликвидацию в марте 1943 Краковского гетто. Позднее стал начальником еврейского лагеря в Плашуве близ Кракова. Из-за присвоения государственных средств уже осенью 1944 эсэсовский суд провёл в отношении Гёта дознание. 5 сентября 1946 польским народным судом в Кракове был приговорён к смерти (см. выше: Reitlinger, cc. 138, 338 и 583).
Если бы не вмешалась прокуратура, они прикончили бы меня — не только физически, но прежде всего психически. Скоро я уже доходил. Это была не какая-нибудь истерика — я просто погибал. Кое-что я уже испытал — жизнь достаточно часто обходилась со мной сурово. Но психические муки, которым меня подвергали эти три дьявола, оказались чрезмерны. И так они обращались не только со мной. Они также злостно притесняли одного польского заключённого. Их уже давно нет в корпусе, и в этом отношении здесь царит благостный покой.
Никак, должен сказать открыто, не ожидал, что в польской тюрьме со мной будут обращаться столь достойно и предупредительно, как стали обращаться после вмешательства прокуратуры.
Каким видится мне сегодня Третий рейх? Какого я мнения о Гиммлере и СС, о концентрационном лагере, о полиции безопасности? Какими видятся мне события, пережитое мной в этой сфере?
Как и прежде, я национал-социалист в смысле восприятия жизни. Идею, взгляды, которым был привержен в течение почти 25 лет, с которыми вырос, с которыми стал связан душой и телом, нельзя отбросить просто так — потому что воплощение этой идеи, национал-социалистическое государство, его руководство поступало неправильно и даже преступно, и потому что из-за этих ошибок, из-за этих поступков погиб этот мир, а весь немецкий народ был на десятилетия ввергнут в неописуемые бедствия. Я этого сделать не могу. Из публикаций обнаруженных документов, из процесса в Нюрнберге я вижу, что руководство Третьего рейха с его политикой силы было виновно в этой чудовищной войне со всеми её последствиями. Что это руководство с помощью чрезвычайно эффективной пропаганды и беспредельного террора сделало послушным весь народ — так, что он, за немногими исключениями, безвольно и безропотно последовал по этому пути.
По моему мнению, расширение жизненного пространства немцев, ставшее необходимым, можно было бы совершить мирным путём, хотя я твёрдо убеждён, что устранить войны будет невозможно, и что в дальнейшем их не избежать. Ради маскировки политики силы тоже придётся пользоваться пропагандой — чтобы, ловко передергивая факты, сделать более приемлемыми политику, мероприятия правительства. Чтобы с самого начала устранить сомнения и вражду, придётся применять террор. Я считаю, что серьёзный противник лучше всего одолевается силой.
Гиммлер был ярчайшим выразителем принципов фюрера. Каждый немец безоговорочно и безропотно подчинялся руководству государства, только оно было способно защищать действительные интересы народа, правильно вести народ. Каждого, кто не поддерживал эти принципы, следовало исключать из общественной жизни. Исходя из этого, он создал и воспитал свои СС, создал концентрационные лагеря, немецкую полицию, РСХА. Для Гиммлера Германия была государством, которое только одно и имело право господствовать в Европе. Все остальные народы были второстепенными. Народам преимущественно нордической крови следовало отдавать предпочтение с целью их включения в Германию. Народы восточной крови следовало разъединять и угнетать, обращать в илотов.
Итак, перед войной концентрационные лагеря пришлось сделать местами содержания врагов государства. То, что при этом они станут исправительными учреждениями для всякого рода асоциальных элементов, в которых будут выполняться необходимые для народа работы, стало отличительной чертой очистительного процесса. Столь же необходимыми они стали в деле профилактической борьбы с преступностью [161] .
Когда началась война, они стали, прямо или косвенно, местами ликвидации для той части народов завоёванных стран, которая выступала против завоевателей и угнетателей. О своём отношении к врагам государства я уже высказывался раньше. Движение Сопротивления можно было бы свести к минимуму более добрым и благоразумным отношением к населению оккупированных стран.
161
«Профилактическая борьба с преступностью», которую Гесс безапелляционно представляет «необходимой» и даже ценной, была, насколько это можно понять из данного софистского понятия, тем национал-социалистическим правовым основанием, которое использовалось в качестве крайне удобного предлога для всевозможных незаконных полицейских мер принуждения. Ссылаясь на «профилактическую борьбу с преступностью», можно было арестовывать так называемых «асоциалов», с которыми не позволяли справиться действовавшие законы, причём к этой категории относились и постановления о превентивном аресте лиц, оправданных по приговору суда. Так в Третьем рейхе с самого начала под видом «профилактической борьбы с преступностью» осуществлялось противозаконное вмешательство полиции в интересы правосудия. См.: M. Broszat: Zur Perversion der Strafjustiz im Dritten Reich. In: Vjh. f. Zeitgesch. 4 (1958).