Комфлота Бахирев
Шрифт:
Пролог
Давайте помнить предков наших, не рвать невидимую связь, да помянем за Русь всех павших пред Образом Христа, молясь.
Пролог
Новогодний приказ командующего Балтийским флотом.
31 декабря 1915 года адмирал Канин в приказе № 1433 подвел итоги боевой работы Балтийского флота за прошедший год.
«Полтора года наш флот, ведя неравную борьбу со значительно более сильным противником, с полным успехом выполняет все возложенные на него задачи и все настойчивее оспаривает у врага господство на Балтийском море. Превосходство сил противника и совокупность всей обстановки истекшего года, как и в прошлом, не позволяли особенно рисковать главными силами флота, и его боевая деятельность по-прежнему носила характер войны преимущественно мин-но-подводной, в которой, однако, принимали участие почти все суда флота и в которой мы имели несомненный успех, нанеся врагу немалые потери. В этой общей боевой деятельности я нахожу справедливым отметить тяжелую, опасную и незаметную работу Дивизии траления, которая, несмотря на
Некоторых из наших судов и боевых товарищей, увы, не будет с нами в новом году. Вечная память погибшим, а мы с непоколебимой верой в торжество над врагом постараемся всеми силами выполнить до победоносного конца свой священный долг перед Царем и Родиной».
Глава 1. К Черному морю
I
В начале января пришло известие, что союзники наконец-то отказались от дальнейших действий на Галлиполийском полуострове и начали эвакуацию войск. Их упорство сломлено, но какой ценой! Пока еще нет общего списка людских потерь, но, судя по всему, они колоссальны, особенно у англичан. Объединенный союзный флот также понес большие потери главным образом от подрыва на минах и противодействия подлодок противника. Англичане потеряли пять броненосцев. «Голиаф» был потоплен тремя торпедами с эсминца. «Трайэмф» и «Маджестик» стали жертвами U-21. «Оушен» и «Иррезистибл» подорвались на минах и затонули. Еще несколько броненосцев после подрыва удалось спасти. Французы потеряли броненосец «Буве», только доподлинно неизвестно, от попадания ли снаряда в артпогреб или от подрыва на мине с последующей детонацией все того же артпогреба. Помимо этого погибло немало миноносцев и транспортов. А сколько кораблей и судов было повреждено за это время, мы перечислять не будем. Большие потери в этом предприятии союзники понесли и в подводных лодках, которые безуспешно пытались прорваться через Дарданеллы в Мраморное море и при этом погибали. Тогда, с не меньшим упорством, на прорыв шли другие подлодки, но и они не возвращались. Постепенно эти попытки превратились в своего рода состязание англичан и французов в умении и отваге. Только одной английской подлодке Е-11 под командованием лейтенант-командера Мартина Несмита удалось проникнуть в Мраморное море, где восьмого августа он потопил старый турецкий броненосец «Хайраддин Барбаросса», вызвав переполох в стане врага.
Сразу после Рождества Николай II направился – как говорят в моем времени – в деловую поездку по югу страны и, естественно, решил заглянуть в Севастополь, чтобы лично наблюдать боевую работу Черноморского флота и славных моряков-севастопольцев. Григорович выехал на юг тремя днями позже царя, зная, что у того в пути будут остановки в некоторых губернских городах.
Императору давно уже намекали некоторые «патриоты России», что на Черном море не все в порядке. На Балтике флот во много раз меньше германского и то одержал несколько побед. Так почему же адмирал Эбергард, имея в данный момент подавляющее превосходство над морскими силами Турции, никак не может приструнить всего-то парочку германских кораблей? А раз так, то пора что-то предпринять. «Сколько еще это будет продолжаться, – нашептывали со всех сторон, – что два не слишком-то и мощных корабля, но, честно говоря, достаточно быстроходных по сравнению с нашими держат в постоянном напряжении целый флот!»
Оказывается, малую толику в судьбу адмирала внес и я, подлив масла в огонь в беседе с Григоровичем, и таким образом, пусть и без злого умысла, подставил Эбергарда. Что и как было в Севастополе, а потом и в Ставке, какие выводы после поездки сделал император, я узнал немного позже от флотских.
Когда император наконец-то добрался до Севастополя, Григорович был уже среди встречавших его на перроне. Тут же были командующий флотом Черного моря адмирал Эбергард, комендант Севастопольской крепости генерал-лейтенант Ананьин, главный командир Севастопольского порта вице-адмирал Маньковский.
Это тот самый Маньковский, о котором в нашем времени ходили морские байки – как в 1910 году он отстоял честь Андреевского флага и честь России в австро-венгерском порту Фиуме.
Все произошло из-за того, что ни крепость, ни австро-венгерские корабли не ответили на его салют наций, когда он на броненосце «Цесаревич» и с крейсерами «Рюрик» и «Богатырь» зашел в этот порт. А это было тяжелым оскорблением российского Андреевского флага и вообще России. И Маньковский был готов с тремя своими кораблями сразиться с их флотом. Тем более на борту «Цесаревича» находился великий князь. К нему и отправился за консультациями адмирал. Однако Николай Николаевич повел себя в этой ситуации в высшей степени своеобразно. Оскорбление, нанесенное России, его не задело. Великий князь сказал Маньковскому, что после выхода из черногорского порта Антивари «Цесаревич» идет уже не под его флагом, а под флагом адмирала, следовательно, тому и разбираться в том, что произошло, и решать, как действовать. А сам Николай Николаевич сейчас просто частное лицо, которому пора на поезд. И отбыл на берег. Тогда Маньковский стал действовать самостоятельно, потребовал от австрийцев официальных объяснений по поводу того, почему ни крепость Фиуме, ни австрийская эскадра не отдали русским кораблям положенный салют наций. Те стали ссылаться на некие технические и служебные проблемы и оплошности, ясно давая понять, что очень хотели бы замять дело. Тогда Маньковский передал австрийцам категорическое требование: завтра в 8 утра, в момент подъема флага на русских кораблях, и крепость, и эскадра должны дать салют наций, а если до этого времени какой-либо боевой корабль австрийцев надумает выйти с рейда, он откроет огонь. Австрияки в 8 утра, как только русские корабли подняли свои флаги, дали положенный салют и сразу же ушли в море. А вот как было на самом деле, надо будет у самого Маньковского спросить.
Помимо упомянутых персон государя встречали и другие военные и гражданские чины, а также депутация городских обывателей. Приняв рапорт командующего флотом и хлеб-соль горожан, государь на катере отправился на внутренний рейд. Обойдя застывшие на рейде корабли эскадры, он посетил линкор «Ростислав» и крейсер «Кагул».
Григорович специально приехал раньше начала высочайшего визита, чтобы потолковать по душам с командующим Черноморским флотом. Он пригласил адмирала Эбергарда к себе в великокняжеский дворец, где остановился, и сообщил ему, что в Ставке Верховного главнокомандующего и в столичных кабинетах недовольны делами на флоте и его начальником штаба флота, контр-адмиралом Плансоном. Особенно это касалось начальника оперативной части капитана первого ранга Кетлинского. Последнего сам Григорович крыл, не стесняясь в выражениях, не хуже старого боцмана или портового докера. Министр посоветовал адмиралу поменять своих помощников. Однако такое предложение не понравилось адмиралу, так как он считал себя джентльменом, а также знал кое-чего о служебной этике. Адмирал категорически отказался последовать этому совету, сказав, что всю ответственность за положение дел на флоте несет только он. Министр тем не менее порекомендовал обдумать, что было сказано в этом приватном разговоре, и ничего не говорить об этой встрече государю. Но адмирал все же рассказал императору об этом разговоре, за что Николай слегка пожурил Григоровича, но успокоил Эбергарда, сказав ему: «Я вполне вам доверяю и доволен вами и деятельностью флота, о чем можете объявить в приказе».
Вопрос был исчерпан, а флот на следующий день снова вышел в море, «показаться» у берегов Турции. Но по возвращении в Ставку Григорович уговорил императора сменить командующего Черноморским флотом. Выполнить это было, конечно, нелегко, так как тот пользовался непререкаемым авторитетом среди подчиненных офицеров; есть основания полагать, что и сам император ценил адмирала Эбергарда. Тем не менее он согласился на эту замену. Именно поэтому я здесь, в Царском Селе, хотя пока о причинах своего здесь пребывания не догадываюсь.
Это случилось во второй половине января, а точнее, двадцать третьего числа. Ко мне на квартиру прибыл гвардейский ротмистр и передал приглашение на следующий день прибыть в Царское Село на аудиенцию к императору. В назначенное время я прибыл в резиденцию царя, и вместо того, чтобы проводить меня в Александровский дворец, мне сказали, что государь ожидает меня в парке. В сопровождении одного из офицеров я направился на главную аллею, где Николай II прогуливался с Григоровичем, которого я никак не ожидал здесь увидеть. У меня возникли смутные подозрения, что этот вызов неспроста и предстоит серьезный разговор.
Как только я увидел эту парочку, у меня промелькнула мысль: «Неужели Григорович растрезвонил Николаю, кто я и откуда? А ведь сам предупреждал, чтобы я держал язык за зубами».
Я подошел и отрапортовал о своем прибытии, потом поздоровался с Григоровичем, который с какой-то легкой загадочной улыбкой посмотрел на меня.
«Так, сейчас Николай Александрович объявит мне что-то такое, чего я от него просто не ожидаю, – подумал я. – Точно Константиныч не удержался и все рассказал про меня царю. Ишь как они загадочно переглядываются. Ладненько, послушаем, что такое для меня приготовили».
Но Николай II начал издалека. Вначале справился о моем здоровье, потом пошел разговор типа «как я провел лето».
«Со здоровьем у меня все было более или менее в порядке, да и отпуск пролетел на ура. Как-никак я женился на прехорошенькой молодой женщине», – подумалось мне.
Оказывается, государь уже знал о моей женитьбе и даже навел справки о моей жене и одобрил выбор. Короче, поздравил меня с окончанием холостяцкой жизни.
«Интересно, а с чего это он о моей женитьбе заговорил? Пожурил, что на свадьбу не позвал. При чем тут – женат я или нет», – недоумевал я.