Комик
Шрифт:
– Вдруг мы слышим, - продолжал Аполлос Михайлыч, снова обращаясь к комику, - что наш господин Рымов дебютировал и что аплодисментам не было конца. Недурно бы было, а?
– На шутовские роли и без того там много, - проговорил вполголоса трагик.
– На какие шутовские роли?
– заговорил вдруг Рымов, обращаясь к нему.
Лицо комика уже совершенно изменилось: он был красен, и глаза его налились кровью.
– На ваши роли, - отвечал Никон Семеныч, не поднимая головы.
Комик посмотрел на него свирепо.
– Вы, что ли, играете нешутовские?
– произнес он, доставая себе, новую бутылку мадеры.
– Пейте лучше мадеру, - сказал насмешливо трагик.
– Конечно, выпью-с, - ответил комик и, налив себе стакан, вдруг встал.
– За здоровье нашего бездарного трагика, - произнес он и
Аполлос Михайлыч побледнел, некоторые фыркнули. Трагик вскочил.
– Милостивый государь!
– проговорил он, сжимая столовый нож в руке.
Комик откинулся на задок стула.
– Испугать меня хотите своим тупым ножом. Махай, махай, великий Тальма, мечом кардонным!
– продекламировал Рымов и захохотал.
– Виктор Павлыч, сделайте милость, что вы такое позволяете себе говорить, - заговорил наконец хозяин.
– Никон Семеныч, будьте хоть вы благоразумны, - отнесся он к трагику.
Никон Семеныч пришел несколько в себя и сел. Но Виктор Павлыч не унимался. Он еще выпил стакан и продолжал как бы сам с собою рассуждать:
– Актеры!.. Театр... Комедии пишут, драмы сочиняют, а ни уха ни рыла никто не разумеют. Тут вон есть одна - богом меченная, вон она!
– произнес он, указывая пальцем на Фани.
Хозяин только пожимал плечами. Он решительно растерялся. Трагик старался улыбнуться. Некоторые из гостей, подобно хозяину, пожимали плечами, а другие потихоньку смеялись. Мишель, в досаду дяде, хохотал во все горло. Юлий Карлыч чуть не плакал.
– Господин Рымов, замолчите!
– вмешался, наконец, откупщик.
– Вы забываете, в каком обществе сидите; здесь не трактир.
– А вам что угодно?
– произнес Рымов совершенно уже пьяным голосом.
– И вам, может быть, угодно сочинять комедии, драмы... пасторали... Ничего, мой повелитель, я вас ободряю, ничего! Классицизм, черт возьми, единство содержания, любовница в драме!.. Валяйте! Грамоте только надобно знать потверже. Грамоте-то, канальство, только подписывать фамилию умеем; трух, трух, и подписал!
– проговорил он и провел зигзагами рукою по тарелке, вероятно, представляя, как откупщик подписывается.
Тот, конечно, вышел из себя.
– Извольте идти сейчас же вон!
– сказал он.
– Аполлос Михайлыч, извините меня: он мой подчиненный, я его сейчас велю вывести.
– Господа, помилуйте, сделайте милость, - начал Аполлос Михайлыч плачевным голосом.
– Господин Рымов, образумьтесь, почувствуйте хоть по крайней мере благодарность к обществу, которое вас так почтило. Это ни на что не похоже. Юлий Карлыч, уговорите его: вы его нам рекомендовали.
Но Юлий Карлыч, обращаясь то к тому, то к другому, ничего уже не в состоянии был и говорить.
– Что? Благодарность? За вазу, что ли?
– заболтал опять комик.
– Ох вы, богачи! Что вы мне милостинку, что ли, подали? Хвалят туда же. Меня Михайло Семеныч [14] хвалил, меня сам гений хвалил, понимаете ли вы это? Али только умеете дурацкие комедии да драмы сочинять?
На этом месте Дилетаев не выдержал. Он встал из-за стола, подошел к откупщику и, переговорив с ним несколько слов, ушел в кабинет. Через несколько минут двое лакеев подошли к Рымову и начали его брать под руки.
14
Стр. 210. Михайло Семеныч - М.С.Щепкин (1788-1863), великий русский актер.
– Вам что надобно, скоты!
– проговорил он, совершенно уж пьяный; но лакеи проворно подняли его со стула.
– Прочь!
– кричал он, толкаясь. Актеры! Писатели! Всех я вас, свинопасов, презираю... Прочь!..
– Но лакеи тащили, и далее затем слов его уже не было более слышно, потому что он был выведен на улицу. Такое неприятное и непредвидимое обстоятельство до того расстроило хозяина, что он более получаса не в состоянии был выйти из своего кабинета. На гостей оно подействовало различно: одни смеялись, другие жалели Аполлоса Михайлыча и, наконец, третьи обвиняли его самого и даже оскорблялись, как он позволил себе пригласить подобного человека в их общество. Последние выговаривали даже Юлию Карлычу, который первый рекомендовал комика. Трагик смеялся над хозяином злобным смехом. Ужин кончился кое-как.
– Итак, господа, как человек, он будет наказан, а как актеру, пошлем ему вазу, - решил хозяин и тотчас же велел нести вазу с деньгами к Рымову.
Трагик во всем этом не принимал никакого участия, потому что все это было, как он выражался, гадко и глупо. Одна только Фани жалела Рымова: она даже потихоньку вышла спросить к лакеям, как они его довели. Те объявили, что они довели его хорошо и сдали жене, которая его заперла в чулан. Анна Сидоровна действительно была уже в городе и, мучимая ревностью, весь вечер стояла у театра и потом у дома Аполлоса Михайлыча. Увидев, что из ворот вывели человека, который барахтался и ругался, она тотчас догадалась, кто это, и побежала вслед за ним. Дома она действительно его заперла в чулан. Это был единственный способ вытрезвлять Рымова.
IX
Не знаю, заинтересовал ли я читателя выведенными мною лицами настолько, чтобы он пожелал знать дальнейшую судьбу их, но все-таки решаюсь объяснить, что чрез несколько месяцев после описанного спектакля Аполлос Михайлыч женился на Матрене Матвевне и после этого, как рассказывают, совершенно утратил любовь к театру, потому что супруга его неожиданно обнаружила, подобно Анне Сидоровне, отвращение от этого благородного занятия, и даже будто бы в настоящем театре она участвовала из одного только кокетства, с целию завлечь старика, который, в свою очередь, женившись, сделался как-то задумчивей и угрюмей; переехал совсем в деревню, начал заниматься агрономиею и писать в этом роде статьи. Матрена Матвевна видимым образом осталась тою же, то есть бойкою, веселою дамою и большою говоруньею. По замечанию всех, она была очень нежна к мужу и даже ревнива, потому что прогнала всех молоденьких горничных, а набрала вместо них старых, безобразных и совершенно непривычных. На Фанечке женился Никон Семеныч, и это дело устроила Матрена Матвевна, которая очень ловко умела влюбить Рагузова в племянницу и заставила ту согласиться. Фанечка, вышед замуж, тоже разлюбила театральное искусство: она даже всякий раз бледнела и краснела, когда муж ее начинал читать что-нибудь драматическое. Дарья Ивановна, после спектакля, очень уж подружилась с Мишелем, так что за нею приезжал муж и увез ее с собою в деревню. У Юлия Карлыча, несмотря на слабое здоровье жены, родился еще сын, и он еще более начал нуждаться в средствах. А комик мой... Бог его знает, что и сказать о нем... выгнанный за последний свой поступок откупщиком из службы, он, говорят, был опять некоторое время на провинциальном театре, потом служил у станового пристава писарем и, наконец, теперь уже несколько лет содержится в сумасшедшем доме.
ПРИМЕЧАНИЯ
КОМИК
Впервые рассказ появился в "Москвитянине" за 1851 год, No 21 (ноябрь).
К работе над этим произведением Писемский приступил, вероятно, не раньше осени 1850 года, то есть в то время, когда уже обозначился успех "Тюфяка". Первое упоминание об этом рассказе встречается в письме к А.Н.Островскому от 26 декабря 1850 года: "Есть у меня в начатке рассказ "Комик", но я его ранее половины или конца февраля не могу окончить". В феврале 1851 года "Комик" был включен в число тех произведений, которые Писемский обязался по договору с Погодиным "доставить... в продолжение 1851 года" для "Москвитянина". 10 апреля Писемский уже сообщал Погодину: "Комик" вчерне... готов, стоит только переписать и немного исправить". Наконец 25 мая рассказ был отправлен шурину Писемского А.А.Майкову для передачи Погодину. В издании Ф.Стелловского "Комик" датирован 18 апреля 1851 года.