Комики, напуганные воины
Шрифт:
— Даст бог…
— Конечно, даст. — Депутат делает знак сестре милосердия, дескать, напомните мне, я потом лично переговорю с этим богом. — Ну, как самочувствие, как самочувствие?..
— Хорошо! Доктор так заботливо о нас заботится… Так можно сказать — два раза?
— Конечно! А когда вас выпишут, знаете, а, знаете?
— Может быть, уже через неделю, — вклинивается Филин.
— А этот синьор, а вот этот синьор? — спрашивает Сорока, указуя на Камбалу.
— Этого выписываем завтра.
— А-а, — говорит Сорока. — Ну, вы довольны, вы довольны?
Молчание.
— Ну, — повторяет Сорока, — вы довольны, вы довольны?
(Упорство — основное качество политика.)
— Ну, — повторяет Сорока, — вы довольны, вы довольны?
Чинция что-то шепчет доктору на ухо. Доктор что-то шепчет на ухо депутату. Замешательство. Произошло прискорбное недоразумение. Камбала испустил дух.
— Неожиданное осложнение, — приносит свои извинения доктор.
— Именно! — ревет Лучо. —
Голос ему изменяет. Дурной знак. Перед глазами все плывет. Сорока следует дальше, к грыжам.
Пока Волчонок играет на стоянке, выворачивая зеркала заднего обзора, Лючия терпеливо ждет момента, когда Сорока наконец обойдет инфекционное и спустится вниз, ибо его персону ждут еще в двух клиниках и травматологическом институте. В зал ожидания входит Пьерина Дикообразина с торчащим из сумки гигантским стволом сельдерея.
— Никаких передач с продуктами, — сразу предупреждает страж.
— Да нет, — успокаивает его привратница, — это все на суп, мне ж сюда на двух автобусах добираться — сперва на двадцать третьем, а потом, чтоб на шестой пересесть, надобно выйти у рынка, вот я и зашла, ведь на обратном пути…
— Ясно, — обрывает ее страж.
Привратница и Лючия узнают друг друга.
— Вы — привратница из «Бессико».
— А вы — журналистка с радио Чугам. Боже, ну и деньки были! Слава богу, теперь все наладилось, жизнь пошла своим чередом. Только Сандри еще злей стал, два зуба ему пришлось вставить, а он и раньше-то был не красавец. Порцио пару раз приходил, этот собой хорош, только видали, какие у него волосья в носу, вопросы мне задавал, все те же, но я сразу поняла, как неохота ему в этом копаться, я его кофейком угостила, ох и образованный человек, и говорит по-ученому, и растения все что ни есть в саду знает, за садом-то я ухаживаю, гортензии посадила, земляничный георгин, ей-богу, даже тот лимон, что вы себе взяли, высокий, красивый растет, при таком-то климате — чудеса, да и только, а вы, синьорина, что-то бледненькая, глядите, как бы в больницу не угодить, я шучу, что вы, грех жаловаться, мой-то уж три месяца здесь лежит, может, нынче выпишут, да-а, — глубокий вздох, — вон он, Сорока этот, спускается. Росточком вроде еще ниже, чем в телевизоре, ну да, по телевизору-то ведь ног не показывают. А знаете, кого мы раз в нашем СоОружении живьем видели?.. В «Видеостар» шел… Ну, того душку комика, который говорит «шах вперед»… Весь в морщинах, что твоя черепаха, вот тебе и на, видно, перед выступлениями штукатурится дай боже. Вон поглядеть на Варци с четвертого, у нее ночной столик… клянусь, своими глазами видала, батюшки, сплошь бутылочки, баночки, кремы, составы, кубы перегонные, часами растя-а-агивает, разгла-а-аживает, выли-и-изывает свою физиономию, так-то и я бы выглядела, в ее годы как раз и незачем, а вот мне… вы только гляньте на мои руки, ведь я их «Венерой» не мажу, а повозилась бы она столько, Варци-то эта, спускается как-то разряженная, — глубокий вздох, — расфуфыренная, размалеванная, будто кукла расписная, ну сущий винегрет, дает мне ключи, право слово, в масло их, что ли, окунала, и каркает, как ворона: синьоррра Пьерррина, сколько же у вас седины, ну что ж вы в вашем возрррасте совсем не кррраситесь, боже мой, Пьерррина: вам на вид все восемьдесят, вы уж покрррасьтесь, а то станут говорррить, пррриврратница-то у нас старррая ррразвалина, вот что выдала мне эта курица, вы меня простите, одно слово — достала: вы меня поняли, синьоррра, а я молчу как дура, хотела ей сказать: да что там седина, синьора, вот вы бы не марафет там наводили, а покопались бы тут, в земле, да по домофону этому проклятому поотвечали, так у вас не только седина — короста бы пошла и волосы бы все повылезли, а потом, уж кто бы говорил, ведь у нее семьи-то нет, кому она нужна такая, целый день перед зеркалом вертится, вы себе представьте: пойдем, дорогая, минутку, дорогой, я приведу себя в порядок, да ты мозги свои в порядок приведи, прости господи, тьфу, а то еще этот ноль без палочки, Сандри неотесанный, все корчит из себя важную птицу, вчера идет, а тут мой кот Симоне, я же и не говорю, что он сама воспитанность, ну, короче, входит Сандри и заявляет: тут воняет кошками, а я ему: да это я здесь рыбу готовлю, вы же знаете, аммиаком ее обрабатывают, теперь повсюду добавляют консерванты, надо бы и в эту Варци добавить, ах ты Господи, ну сорвалось с языка… так о чем бишь я, — глубокий вздох, — ах да, вот Сандри и говорит: нет, это кошка тут нагадила, и чего заладил: кошка, когда мерлан, а он: кошка, а я: мерлан, так и спорили, а потом он говорит: я вас предупреждаю, синьора, в этом СоОружении кошек вообще держать нельзя, а я, дура, молчу, хотела сказать: а как же ваша-то собака, этот ваш Бронсон, ему, значит, можно за собой пудинги оставлять, и все потому, что у Бронсона родословная, а у Симоне нету, да на кой хрен мне его родословная, хотела я сказать, ведь… а? Вы нам? Смотрите, синьорина, этот сторож нам машет, видать, уже можно идти в палаты, слава богу, вам, синьорина, на какой этаж, на четвертый, мне тоже, тогда пойдемте вместе, знаете, у них тут те еще лифты, ни дать ни взять гробы, может,
Число вывернутых Волчонком зеркал достигло ста шести. Сосчитал он и окна клиники — двести пятьдесят. Нашел номерной знак с несколькими нулями — М3 400500. Прочитал первую страницу журнала мод, лежащего у заднего стекла Фиата-комара. Отодрал две наклейки с пандами, проводил взглядом Сороку, отъехавшего под эскортом четырех черных мотоциклов, зевнул. Истомился вконец. Смотрит он вверх, на больничные окна, и призывает на помощь друга и учителя Лучо Ящерицу. И тот сразу же посылает ему ангела в обличье Чинции Аистихи, которая, закончив смену подходит к своему Фиату-поросенку, чтобы отправиться на нем к себе в гнездо. Сперва Чинция замечает мальчугана, вооруженного мячом, потом уже — свернутое набок зеркальце. Выпрямляя его, она видит, что зеркальца добросовестно свернуты по всей стоянке.
— Поздравляю, — говорит Аистиха, — потрудился на славу!
— Поскучали бы, как я, еще не то б сворачивать стали.
Грустный вид малыша растрогал бы кого угодно, не говоря уж о мягкосердечной Аистихе.
— А почему в мяч не играешь?
— Где?
— Вон сзади — старая, заброшенная стоянка. Там никогда никого нет. Можешь постучать об стенку — или поиграй с санитарами, которые дожидаются своей смены.
Лицо Волчонка светлеет: Здесьможно — чудесная страна, о которой он столько слышал, место, где днем и ночью мячи летают свободно и радостно, как облака, не боясь гневных порицаний.
— Вон там, да?
— Да.
— Простите меня за зеркальце.
— Ничего.
— Извините, я и панду отодрал.
— Мотор-то хоть оставил?
Волчонок кивает и пускается бегом, лавируя среди машин. Вот и стоянка. Старая, запущенная, между плитами уже нелегально проросли листики салата. Но ему она кажется раем земным.
На дальнем конце стоянки появляются два ангела в белом. Это Оресте Медведь и молодой санитар. Оресте произносит девять слов, звучащих как музыка сфер:
— Эй, малыш, иди сюда со своим мячом, побросаем немножко.
Гигант Оресте получает в лапы мяч и сразу обретает сверхъестественную грацию; он принимается подкидывать мячик то носком, то пяткой — настоящий жонглер, бразилец, миниатюра! Мяч возвращается к Волчонку точно позолоченный. Над Здесьможно сияет солнце. А со стоянки уже летят проклятия владельцев вывернутых зеркал.
Окна в сто девятой закрыты. Койка Камбалы свободна, привратник готовится к выписке. Укладывает в сумку свои вещи, включая полбутылки минеральной. Пьерина что-то жужжит вполголоса, похоже на вентилятор. На своей тронной койке спит рыцарь Ящерица, на лбу пульсирует жилка — свидетельство того, что внутри кое-какая циркуляция еще есть. На тумбочке у его изголовья — замок из книг и лекарств.
Тихонько входит Лючия. Ей сказали, что профессору стало хуже. Она садится на кровать, видевшую все подвиги Джанторквато Крысы. Привратник прощается, как бы извиняясь: мол, побыл бы еще, да вот, велят идти…
Лучо, внезапно открыв глаза, видит на соседней койке Лючию.
— Я в раю, — сразу заявляет он. И отмечает этот факт тремя глотками газировки. — Расскажи, Лючия, что там снаружи происходит.
Последние известия таковы. Слон сверзился с мотороллера, ударившись, отскочил от земли — цел и невредим, точка. Жирафа — в четвертый раз за десять лет — выселили: шея его не помещается ни в одной квартире. Рак, как всегда, не в духе. У Крота родился энный внук по имени Таддео; Крот счастлив необычайно, говорит — вылитый марсианин. В баре установили новый морозильник для мороженого емкостью два центнера. Роза уехала к морю. Собака Термита попала в мышеловку и околела. Водопроводчик Бобер выловил карпа на килограмм, а за неделю рассказов — даром что снулый — тот прибавил в весе до трех с половиной. Чем уж его кормили — неизвестно. Нанни, выйдя из тюрьмы, вернулся домой к жене, стучит, а та не открывает, он высадил дверь и вместо жены обнаружил там двоих из Фоджи; те с перепугу взмолились: заберите все деньги, только не убивайте. Его квартира этажом выше, но за три года он успел забыть.
— А кенар?
— В порядке, я взяла его к себе до тех пор, пока вы не выздоровеете. Знаете, он и в самом деле хорошо поет. Вчера, по-моему, он насвистывал что-то из «Роллинг Стоунз».
Все музыкальное образование коту под хвост, думает Лучо.
— А Леоне? — спрашивает он.
— Ничего нового…
— Не скажите. — Лучо заговорщически подмигивает. — Пока я помолчу, но обещаю вам: скоро мы узнаем…
— Не шутите так! Про Леоне забудут.
— Хорошие примеры не забываются. Момент истины непременно настанет, а чтобы истина открылась, достаточно момента. Это изрек не то Спиноза, не то Оресте.