Комиссар госбезопасности

Семенов Юрий Иванович

Мимо по дороге в сторону Киева промчалась «эмка». Василий Макарович выхватил глазами знакомый номер машины и перевел взгляд на сидящую на заднем сиденье молодую пару, успев разглядеть только белый воротничок женского пальто.

«Ну нет, теперь-то мы как никогда нужны здесь», — оценив происшедшее, решил Стышко. Он вдруг с изумлением заметил, что пошел снег. Редкие хлопья, будто затерявшиеся остатки ушедшей зимы, переваливаясь, вяло и отвесно падали на пристывшую землю. И пока Стышко добрался к своему дому, земля заметно побелела.

* * *

Юлия Викторовна — жена Петрова — встретила Михеева со смесью удивления и настороженности, теребила ворот цветастого халата и поспешно приглаживала темно-рыжие волосы.

— Вы к Леониду? А он только что ушел, — не дала она представиться Анатолию Николаевичу и отступила, догадываясь, что навестил их большой начальник.

— Я к вам, Юлия Викторовна, простите за то, что без спроса, — дружески начал Михеев, мысленно соглашаясь с Петровым в том, что у жены его действительно лебединая шея, да и сама она была привлекательной, с молодящими ее веснушками на лице. Она очень походила на киноактрису Серову из фильма «Девушка с характером», который Михеев недавно видел: такой же вздернутый нос, маленькие с пухлинкой губы и блестящие лукавые глаза.

— Ко мне?.. — кокетливо пропела она, пропуская гостя в квартиру, и, когда Михеев представился, деловито указала рукой на стул возле стола, а сама заспешила в другую комнату, предупредив: — Извините… Я только переоденусь.

Михеев просяще раскинул руки:

— Юлия Викторовна! Коли встретились ненароком, чего уж… Давайте попросту, по-домашнему. Да и времени у меня в обрез… Посоветоваться зашел.

— Вот как? — посмотрелась она в зеркало, накидывая на плечи гарусный платок. — Вы считаете нужным советоваться с женами сотрудников?

— Иногда. Со временем у нас действительно туго. Так вы это по своему мужу знаете.

— Да, знаю и чувствую. — Она присела к столу напротив Михеева, уперев белые кулачки в подбородок. — Я слушаю вас.

— Вопрос у меня житейский, я бы сказал, очень даже деликатный. А мы впервые видим друг друга.

— Пожалуйста, не стесняйтесь. Вы же хотели попросту, — положила она руки на стол, словно этим жестом ликвидируя возникшее затруднение.

Глядя в ее глаза — ожидающие и настороженные, Михеев все же не решился спросить напрямую, как советовал Петров, а поинтересовался наводяще:

— Вам очень трудно… с нашим братом чекистом?

У Юлии Викторовны шевельнулись губы и застыли трубочкой, будто она удерживала в них леденец.

— Трудно ли? — повторила она, задумавшись. — Неучтиво отвечать вопросом на вопрос. Но мне хочется прежде узнать, спрашивали ли вы об этом свою жену?

Михеев поправил прядь волос, охотно выпалив:

— Неоднократно.

— И что же она говорила?

— Она отвечала так: «Не труднее, чем вам — нашим мужьям». И еще вот так: «Жены военных должны быть самоотверженными женщинами, особенно жены моряков, летчиков, чекистов… Как может быть одной семейной половине легко, когда другой — трудно! Надо уметь поровну делить трудности, чтобы обоим становилось легче».

— Ах вот вы с чем пришли, — стрельнула догадливым взглядом женщина. — Петров, значит, нажаловался. Представляю, такой солидный бугай — и с обиженным видом!..

— Иронизировать не надо, Юлия Викторовна, — серьезно сказал Михеев. — Все было совсем иначе. Я сам навязался к Леониду Владимировичу с расспросами. Скажу больше, искал для этого удобный случай. Возможно, к кому-нибудь другому я бы домой вот так не поехал. Ваш же муж толковый, жизнерадостный человек, к нему хмурость вовсе не идет… Я не хочу сказать, что у нас водятся бестолковые работники. Но Петров выделяется среди других… Но не об этом сейчас речь. Сник он за последнее время, вижу, тоска его гложет. Нам, начальникам, Юлия Викторовна, положено быть психологами, и мы должны знать, что на душе у того или иного подчиненного.

— А что у нас на душе, вы, мужья-психологи, часто распознаете? — не спрашивала, а упрекала она. — На это у вас времени не хватает. Жена должна все понимать, сочувствовать, лелеять мужа, отдавать всю себя, если хотите. А что же ей взамен, равной половине? Вдовье одиночество при живом муже… Мы вот в санаторий приехали. Леонид, как положено, к врачу пошел, а тот ему: «Вы отоспитесь сначала денька три, потом приходите, посмотрим, что вам назначить». Я его бодрым-то за едой только и вижу. Говорю ему, поставил бы там у себя койку, чего тащиться домой спать… Дочка, когда была жива, только и слышала от меня: «Тише, папа спит, ему на работу…» Она у нас слово «тише» узнала раньше, чем «гулять» и «играть», — дрогнул голос Юлии Викторовны, она замолчала, скорбно поджав губы.

Михеев положил на ее маленькую нежную руку свою широкую ладонь, не находя сразу нужных, утешающих слов.

— Все это грустно, конечно, — наконец заговорил он и убрал руку. — Но все-таки, как хотите, вы преувеличиваете свою безутешность. Я понимаю, всякому свои радости. Скажу откровенно, вам… с вашей внешностью можно желать, даже требовать большего внимания к себе. Конечно, вам хочется интересно жить. Кто же против этого?.. У вас с мужем есть настоящие друзья?

— Почти что нет. С Плесцовыми разве встречаемся… Вы, по-моему, учите сотрудников быть щепетильными в связях и знакомствах.

— А разве хорошо быть неразборчивыми? И потом друзей не предлагают, их даже не выбирают. Они сами сердцами прикипают. Настоящие-то… Я знаю семьи наших сотрудников, которые по-родственному близки. И живут они не в своем замкнутом мирке, а полнокровно, интересно…

— Как понимать этот интерес? Леонид мой, к примеру, птиц любит, завел как-то красноголового щегла. «Поет!» — радуется, глядя на него. И не поймет, что мечется птица в клетке и вовсе не поет она, а криком плачет.

— Вы о себе эту притчу?

— Нет, о щегле… Я домашняя птица.

— А если любите свой дом, должны и домочадцев понимать, — ухватился Михеев за возможность склонить разговор в желаемом направлении. — Бывает, всю жизнь люди живут рядом без понятия. Но разве Леонид Владимирович не понимает вас…

Она не дала досказать:

— Любит, знаю. Даже больше, чем следовало бы… Но когда к этому «больше» добавляется эгоизм, ревнивые подозрения, в тягость становится такая любовь.

— Вы не преувеличиваете, Юлия Викторовна?