Комиссаржевская
Шрифт:
— Ни стенок, ни кулис, ничего — вы не в Александринском театре!
Тетрадку с ролью вручил Вере Федоровне старичок суфлер, а по пути домой она уже успела просмотреть ее — это была роль Верочки из пьесы Немвродова.
Каждое утро теперь Вера Федоровна отправлялась на репетиции. Путь ее лежал через железнодорожное полотно, а затем по лесной тропинке, похожей на парковую аллею. Тонкие свежие ветки, свисавшие с деревьев, касались головы молодой женщины, и она любила срывать их и так идти с ветками в руке. Ничто так не радовало ее, как живая природа земли.
На праздник
Немвродову не терпелось поскорее увидеть новую актрису. Как ни снисходительно относился автор к своей пьесе, зная ее недостатки, он надеялся, что актеры сумеют сделать их незаметными. Между тем первая встреча с молодой актрисой не давала ему таких надежд. Маленькая, худенькая, почти хрупкая, со скромным выражением больших глаз, она, как показалось Немвродову, скорее подходила к героине страдающей. А ведь его Верочке восемнадцать лет, и она по ходу действия шалунья, своевольница.
Она дочь чиновника, в общем добродушного человека, который под башмаком у супруги. Хозяйка дома, стареющая женщина с большими претензиями, старается выдать свою дочь за богатого, но бесцветного князя. Ее мечтам, однако, не суждено сбыться: Верочка влюбляется в молодого студента университета, который дает уроки ее брату. Отец поддерживает молодежь в невинной хитрости, будто их учитель знатного происхождения. Жена соглашается на брак. Когда правда обнаруживается, изменить уже ничего нельзя. Все кончается на радость Верочке.
Сама пьеса столь бесцветна, что не сохранилось рецензий или воспоминаний о том, как играла эту роль Вера Федоровна. Но вот что писал позднее сам Немвродов:
«…С первого же выхода на сцену она приковала к себе внимание всего зрительного зала. Было что-то своеобразное не только в ее исполнении, но и во всей ее внешности. Большие глубокие глаза и чудный, в душу проникающий голос. Уходя в первом действии со сцены, она, опустив глаза, произносит всего четыре слова: «Хорошо, батюшка. Хорошо, матушка». Но произнесены они были так, что весь театр зааплодировал».
Пребывание с раннего детства в артистической среде оказалось незаменимой школой для артистки на всю жизнь.
Постоянным и обязательным признаком таланта является непреодолимое ощущение зрителя — он видит не актрису, а Верочку из пьесы Немвродова, Шурочку из «Летней картинки» и Булатникову из «Флирта», видит не актрису, а человеческую жизнь.
Об Озерках начали говорить в Петербурге, Комиссаржевскую приезжали смотреть, об ее игре стали писать.
К петербургским дачным театрам относились серьезно. Они выдвинули немало артистических дарований и сыграли важную роль в сценической карьере многих крупных артистов. В театральных кругах помнили, что Савина, Давыдов, Варламов были приглашены в Александринский театр после гастролей вот в таких же дачных пригородных театрах.
Много лет спустя известный артист Александринского театра Юрий Михайлович
— Вы еще не смотрели Комиссаржевскую! Нет? Посмотрите! Стоит!..
— Как, вы еще не видели Комиссаржевскую? Непростительно! Идеально играет!..
— Да откуда она явилась?
— Из провинции… Кажется, из Вильно!
— Позвольте, я знал какую-то Комиссаржевскую… Ничего особенного… Обыкновенная инженю… Разве теперь развернулась?
— А может быть, то была другая? Может быть, однофамилица? Эта же, как мне передавали, дочь знаменитого тенора».
Такого рода разговоры и встречи, происходящие на ходу, между дел, в артистических кругах неизменно вызывали больше доверия, чем газетные и журнальные отзывы и заметки, часто купленные знакомством, дружбой, а то и прямым денежным подарком.
Крупный антрепренер того времени, опытный и умный делец и актер Константин Николаевич Незлобии не поленился съездить в Озерки. Обычно антрепренеры, набирая труппу, старались посмотреть актера так, чтобы тот не знал о присутствии в театре режиссера или антрепренера. Предпочиталось полное инкогнито, чтобы не связывать себя, не затронуть как-нибудь болезненных актерских самолюбий: вот смотрел, а не взял!
В Озерковском театре Незлобину с его огромной фигурой, напоминавшей варламовскую, скрыться было трудно. Но он, дважды посмотрев Комиссаржевскую, ради которой приехал, все-таки ничего не сказал ей, а протелеграфировал свои условия уже из Вильны, где держал театр.
Вера Федоровна только теперь поняла, какую огромную услугу оказал ей Казанский, дав возможность показаться театральному миру в Озерковском театре.
Вениамин Александрович весь ушел в администраторскую деятельность, и, если Вера Федоровна испытывала в грустную минуту нужду в дружеском совете, умном сочувствии или просто в тепле твердой и сильной мужской руки, она обращалась к Бравичу.
Сначала она показала телеграмму Казанскому и сказала:
— Я никогда не забуду, что вы для меня сделали!
— И два бенефиса? — удивился он, не обращая внимания на ее трогательную благодарность. — Здорово! Поздравляю!
Очевидно, его интересовала только материальная часть успеха.
Бравич на вопрос, как ей быть, отвечал не задумываясь:
— Соглашаться. Незлобин — прекрасный антрепренер, к нему на службу рвутся все актеры, это самый добросовестный антрепренер… Неважный актер, но у него хороший вкус.
Они пошли вместе на почту, помещавшуюся в простом дачном домике с садиком и зеленым почтовым ящиком на изгороди. Вера Федоровна испортила два бланка, но от помощи своего спутника отказалась. Когда телеграмма была сдана, Казимир Викентьевич подошел к высокой конторке и, извинившись, быстро заполнил бланк: «Согласен ваши условия сообщите начало репетиций». Адрес был знакомый: «Вильна, Незлобину».
Вера Федоровна прочла издали крупный, четкий текст и почувствовала, что краснеет, как девочка. Бравич, помахивая бланком в воздухе, подсушил чернила, быстро расплатился и, нагнав Веру Федоровну в садике, сказал: