Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

Набоков Владимир Владимирович

Убив неопытного друга Томленье [сельского] досуга Не мог Оне<гин> [перенесть] [Решился он в кибитку сесть] — [Раздался] колокольчик звучный, Ямщик удалый засвистал, И наш Онегин поскакал [Искать отраду жизни] скучной — По отдаленным сторонам, Куда не зная точно сам.

И вот Онегин в крытых санях в январе или феврале 1821 г. отправляется из своего имения, вероятно, в Петербург (откуда он уедет в путешествие по России 3 июня 1822 г., позднее в «Путешествии», VI), далее должно было последовать описание его странствий.

Отказавшись от идеи посвятить вторую часть главы Седьмой путешествиям Онегина и заменив их поездкой Татьяны в Москву, Пушкин решил отвести им целую главу — следующую. К осени 1830 г. замысел был осуществлен, и он набросал (26 сент. 1830 г.) полный план поэмы, которую начал 9 мая 1823 г.:

Часть первая

I песнь Хандра

II Поэт

III Барышня

Часть вторая

IV песнь Деревня

V Имянины

VI Поединок

Часть третья

VII песнь Москва

VIII Странствие

IX Большой свет

К этому за следующие три недели Пушкин добавил, по крайней мере, восемнадцать строф Песни Десятой — «Декабриста».

В течение 1831 г. он изменил свой план. «Странствие» лишилось своего места в системе глав, части были упразднены и вместо «песен» появились «главы». Если бы наш поэт записал новую последовательность глав «Онегина» в том виде, в каком его должны были опубликовать в 1833 г., замысел выглядел бы следующим образом:

Главы

Первая: Хандра

Вторая: Поэт

Третья: Барышня

Четвертая: Деревня

Пятая: Именины

Шестая: Поединок

Седьмая: Москва

Восьмая: Большой свет

Примечания к «Евгению Онегину» (44 пункта)

Отрывки из «Путешествия Онегина» (включая пояснения)

Полный текст «Путешествия Онегина» не существует в первоначальной форме, т. е. как «Песнь Восьмая». Однако основная его часть, если судить в количественных параметрах, была восстановлена. Первой строфой, видимо, была та, что позднее стала строфой X главы Восьмой. Потом, после II, вероятно, возникли строфы XI и XII нынешней главы Восьмой. Очевидно, что ряд строф — от десяти до двадцати — потерян. Мы можем предположить, что сначала, в сентябре 1830 г., в некоторых строфах «Песни Восьмой: Странствие» речь шла о декабристах. Вполне возможно также, что присутствовавшие там намеки на политические обстоятельства Пушкин счел благоразумным убрать. В 1853 г. Катенин написал Анненкову, первому знающему толк издателю сочинений Пушкина: «Об осьмой главе Онегина слышал я от покойного в 1832-м году, что сверх Нижегородской ярмонки и Одесской пристани Евгений видел военные поселения, заведенные гр. Аракчеевым [87] , и тут были замечания, суждения, выражения, слишком резкие для обнародования, и потому он рассудил за благо предать их вечному забвению и вместе выкинуть из повести всю главу, без них слишком короткую и как бы оскудевшую».

87

Военные поселения крестьян в Новгороде и Старой Руссе — слабый намек на советские принудительно-трудовые лагеря. См. коммент. к главе Первой, XVII, 6–7.

В «Путешествии Онегина» Пушкин использовал впечатления своей южной поездки 1820 г. и второго посещения Кавказа летом 1829 г. Строфы, относящиеся к описанию жизни в Одессе (фрагмент от XX строфы до первой строки XXIX строфы), созданы в конце 1825 г. и опубликованы анонимно 19 марта 1827 г., под названием «Одесса (Из седьмой главы „Евгения Онегина“)», в «Московском Вестнике», ч. II, № 6, с. 113–18. Остальная часть «Путешествия» написана после возвращения Пушкина с Кавказа, в Москве (2 окт. 1829 г.); в Павловском, имении Павла Вульфа (вторая половина октября 1829 г.); и в Болдине (осенью 1830 г.).

В черновике «Предисловия», которым наш поэт намеревался предварить «Путешествие», когда оно, будучи главой Восьмой, предшествовало «великосветской» главе, Пушкин писал: «Осьмую главу я хотел было вовсе уничтожить… Мысль, что шутливую пародию можно принять за неуважение к великой и священной памяти, — также удерживала меня. Но Ча<йльд> Г<арольд> стоит на такой высоте, что каким бы тоном о нем ни говорили, мысль о возможности оскорбить его не могла у меня родиться».

Поскольку в «Путешествии» нет ничего «шутливого» (разве что упоминание о жирных устрицах и описание условий передвижения в Одессе) и, более того, никакого сходства с путешествием Чайльда, мы можем предположить: ссылка на легкомысленную пародию была рассчитана на то, чтобы отвлечь внимание цензора от слишком тщательного прочтения полного текста.

Я колебался, не следует ли мне назвать мой перевод «Паломничеством Онегина», но пришел к выводу, что тем самым слишком явно обнаружу сходство, тогда как сам Пушкин старался этого избежать. «Паломничество» в названии поэмы Байрона Пишо перевел на французский как «P`elerinage». Попытавшись в некоторых записях 1836 г. (рукопись 2386Б, л. 2) переложить на русский посвящение («Ианте») к поэме Байрона с помощью англо-французского словаря, Пушкин перевел название поэмы как «Паломничество Чайльд-Гарольда» (см. «Рукою Пушкина», с. 97). Но в русском языке «паломничество» (производное от «паломник») имеет дополнительное значение — посещение религиозной святыни, этот смысловой оттенок в нем гораздо сильнее, чем в английском «pilgrimage», и русские переводчики Байрона почувствовали это, они перевели «pilgrimage» как «странствование», синоним «паломничества», но с акцентом более на «блуждании по свету», чем на путешествии с благочестивыми целями. Поначалу Пушкин намеревался назвать повествование о путешествии Онегина «Странствие», что очень близко «странствованию», но позже удовольствовался прозаичным и не-байроническим «Путешествием».

В случае грибоедовского Чацкого, несмотря на полное отсутствие упоминаний названий мест, где он бывал, у нас складывается определенное впечатление, основанное на трех-четырех замечаниях: в течение трех лет странствий Чацкий был за границей. Путешествие Онегина с момента его отъезда из Петербурга до возвращения в августе 1824 г. также длится три года; но был ли он за границей между отъездом из своего имения и отъездом из Петербурга в путешествие по России?

Писатели с идеологической направленностью — такие как Достоевский, были уверены, что Онегин поехал за границу, но не потому, что хорошо изучили текст, а потому, что знали его лишь смутно и, кроме того, путали Онегина с Чацким. Два соображения подсказывают нам, что у Пушкина могла бы возникнуть мысль — послать своего героя за границу: 1) в отвергнутой поэтом строфе (глава Седьмая, XXIVa, 13) Онегин из своего имения (расположенного в 400 милях к востоку от границы с Германией) отправляется искать избавления от «tedium vitae» <«скуки жизни» — лат.> «по отдаленным сторонам», что звучит более как намек на зарубежные страны, чем на русские губернии; и 2) в зачеркнутой строфе «Путешествия» (V) по первому четверостишию можно предположить, что Онегин скитался, как Мельмот, и вернулся в Петербург из наскучившей ему Западной Европы. В этом случае, конечно, мы бы сочли датой его отъезда из Петербурга в Москву в строфе VI, 2, — 3 июня 1822 г., а не 1821 г. — и это бы внесло безнадежную путаницу в календарь его и Татьяниной жизни, их местопребываний, поскольку невозможно представить себе, что в Петербурге или в Москве, где она также жила в 1822 г., Онегин (по крайней мере) не услышал бы о ней от общих друзей, таких как его кузен — князь N. или князь Вяземский. Однако, судя по тому, как обстоят дела, т. е., основываясь только на тех строфах, которые Пушкин решил оставить, — нам следует ограничить путешествие Онегина Россией (см. также мой коммент. к главе Восьмой, XIII, 14).

* * *

Ниже я собрал исключенные строфы и части строф, заполняющие пробелы между отрывками «Путешествия Онегина»:

[I]

Блажен, кто смолоду был молод, Блажен, кто во-время созрел, Кто постепенно жизни холод С летами вытерпеть умел; Кто странным снам не предавался, Кто черни светской не чуждался, Кто в двадцать лет был франт иль хват, А в тридцать выгодно женат; Кто в пятьдесят освободился От частных и других долгов; Кто славы, денег и чинов Спокойно в очередь добился, О ком твердили целый век: N.N. прекрасный человек.

[II]

Блажен, кто понял голос строгой Необходимости земной, Кто в жизни шел большой дорогой, Большой дорогой столбовой — Кто цель имел и к ней стремился Кто знал, за чем он в свет явился И Богу душу передал Как откупщик иль генерал «Мы рождены, сказал Сенека, Для пользы ближних и своей» — (Нельзя быть проще и ясней) Но тяжело, прожив пол-века, В минувшем видеть только след Утраченных бесплодных лет.

[III]

Несносно думать что напрасно Была нам молодость дана Что изменяли ей всечасно Что обманула нас она Что наши лучшие желанья, Что наши свежие мечтанья Истлели быстрой чередой — Как листья осенью гнилой — Несносно видеть пред собою Одних обедов длинный ряд, Глядеть на жизнь как на обряд И вслед за чинною толпою Идти не разделяя с ней Ни общих мнений ни страстей.

[IV]

Предметом став суждений шумных, Несносно (согласитесь в том) Между людей благоразумных Прослыть притворным чудаком, Или печальным сумасбродом, Иль сатаническим уродом, Иль даже Демоном моим. Онегин (вновь займуся им), Убив на поединке друга, Дожив без цели, без трудов До двадцати шести годов, Томясь в бездействии досуга Без службы, без жены, без дел, Ничем заняться не умел.

[V]

Наскуча или слыть Мельмотом Иль маской щеголять иной Проснулся раз он патриотом Дождливой, скучною порой Россия, господа, мгновенно Ему понравилась отменно И решено. Уж он влюблен, Уж Русью только бредит он Уж он Европу ненавидит С ее политикой сухой, С ее развратной суетой. Онегин едет; он увидит Святую Русь: ее поля, Пустыни, грады и моря

[VI]

Он собрался, и, слава Богу, Июня третьего числа Коляска легкая в дорогу Его по почте понесла. Среди равнины полудикой Он видит Новгород-великой. Смирились площади — средь них Мятежный колокол утих, Не бродят тени великанов: Завоеватель скандинав, Законодатель Ярослав С четою грозных Иоанов, И вкруг поникнувших церквей Кипит народ минувших дней.

[VII]

Тоска, тоска! спешит Евгений Скорее далее: теперь Мелькают мельком будто тени Пред ним Валдай, Торжок и Тверь Тут у привязчивых крестьянок Берет 3 связки он баранок, Здесь покупает туфли — там По гордым Волжским берегам Он скачет сонный — Кони мчатся То по горам, то вдоль реки — Мелькают версты, ямщики Поют, и свищут, и бранятся Пыль вьется — Вот Евгений мой В Москве проснулся на Тверской

[VIII]

Москва Онегина встречает Своей спесивой суетой Своими девами прельщает Стерляжьей подчует ухой — В палате Анг<лийского> Клоба (Народных заседаний проба) Безмолвно в думу погружен О кашах пренья слышит он Замечен он. Об нем толкует Разноречивая Молва, Им занимается Москва Его шпионом именует Слагает в честь его стихи И производит в женихи.

[IX]

Тоска, тоска! Он в Нижний хочет В отчизну Минина — пред ним Макарьев суетно хлопочет, Кипит обилием своим. Сюда жемчуг привез индеец, Поддельны вина европеец, Табун бракованных коней Пригнал заводчик из степей, Игрок привез свои колоды И горсть услужливых костей, Помещик — спелых дочерей, А дочки — прошлогодни моды. Всяк суетится, лжет за двух И всюду меркантильный дух.

[X]

Тоска! Евг<ений> ждет погоды Уж Волга рек озер краса Его зовет на пышны воды Под полотняны паруса — Взманить охотника нетрудно Наняв купеческое судно Поплыл он быстро вниз реки Надулась Волга — бурлаки, Опершись на багры стальные, Унывным голосом поют Про тот разбойничий приют Про те разъезды удалые Как Ст<енька> Раз<ин> в старину Кровавил Волжскую волну.

[XI]

Поют про тех гостей незваных, Что жгли да резали — Но вот Среди степей своих песчаных На берегу соленых вод [Торговый] Астр<ахань> откр<ылся> Онег<ин> только углубился В воспоминан<ья> прошлых дней Как жар полуденных лучей И комаров нахальных тучи, Пища, жужжа со всех <сторон> Его встречают — и взбешен Каспийских вод брега сыпучи Он оста<вляет> тот же час. Тоска! — он едет на Кавказ

[XII]

Он видит, Терек своенравный Крутые роет берега; Пред ним парит орел державный, Стоит олень, склонив рога; Верблюд лежит в тени утеса, В лугах несется конь черкеса, И вкруг кочующих шатров Пасутся овцы калмыков, Вдали — кавказские громады: К ним путь открыт. Пробилась брань За их естественную грань, Чрез их опасные преграды; Брега Арагвы и Куры Узрели русские шатры.

[XIIа]

Вдали Кавказские громады К ним <путь> открыт — чрез их преграды За их естественную <грань> До Грузии промчалась брань. Авось их дико<ю> красою Случайно тронут будет он И вот конвоем окружен Во след за пушкою степною — [ступил Онегин] вдруг В предверье гор, в их мрачный круг

[XIIб]

Он видит: Те<рек> разъяренный Трясет и точит берега, — Над ним с чела скалы нагбенной Висит олень склонив рога; Обвалы сыплются и блещут Вдоль скал прямых потоки хлещут Меж гор меж двух [высоких] стен Идет ущел<ие> — стеснен Опасный путь все уже — уже — Вверху — чуть видны небеса — Природы мрачная краса Везде являет дикость ту же Хвала тебе седой Кавказ Онегин тронут в первый <раз>

[XIIв]

Во время оное былое!.. [В те дни ты знал меня Кавказ] В свое святилище пуст<ое> Ты [призывал] меня не раз. В тебя влюблен я был безум<но> [Меня приветствовал ты] шумно [Могучим гласом бурь своих] [Я слышал] рев ручьев твоих, И снеговых обвалов [грохот] [И клик орлов] и пенье дев И Терека свирепый рев, И эха дальнозвучный хохот [И зрел я] слабый твой певец Казбека царственный венец

[XIII]

Уже пустыни сторож вечный, Стесненный холмами вокруг, Стоит Бешту остроконечный И зеленеющий Машук, Машук, податель струй целебных; Вокруг ручьев его волшебных Больных теснится бледный рой; Кто жертва чести боевой, Кто Почечуя, кто Киприды; Страдалец мыслит жизни нить В волнах чудесных укрепить, Кокетка злых годов обиды На дне оставить, а старик Помолодеть — хотя на миг.

[XIV]

Питая горьки размышленья, Среди печальной их семьи, Онегин взором сожалень Глядит на дымные струи И мыслит, грустью отуманен: «Зачем я пулей в грудь не ранен? Зачем не хилый я старик, Как этот бедный откупщик? Зачем, как тульский заседатель, Я не лежу в параличе? Зачем не чувствую в плече Хоть ревматизма? — ах, создатель! Я молод, жизнь во мне крепка; Чего мне ждать? тоска, тоска!..

[XV]

Блажен кто стар! блажен, кто болен, Над кем лежит судьбы рука! Но я здоров, я молод, волен Чего мне ждать? тоска! тоска!..» Простите, снежных гор вершины, И вы, кубанские равнины; Он едет к берегам иным Он прибыл из Тамани в Крым Воображенью край священный: С Атридом спорил там Пилад, Там закололся Митридат, Там пел Мицкевич вдохновенный И, посреди прибрежных скал, Свою Литву воспоминал.

[XVI]

Прекрасны вы, брега Тавриды; Когда вас видишь с корабля При свете утренней Киприды, Как вас впервой увидел я; Вы мне предстали в блеске брачном: На небе синем и прозрачном Сияли груды ваших гор, Долин, деревьев, сёл узор Разостлан был передо мною. А там, меж хижинок татар… Какой во мне проснулся жар! Какой волшебною тоскою Стеснялась пламенная грудь! Но, Муза! прошлое забудь.

[XVII]

Какие б чувства ни таились Тогда во мне — теперь их нет: Они прошли иль изменились… Мир вам, тревоги прошлых лет! В ту пору мне казались нужны Пустыни, волн края жемчужны, И моря шум, и груды скал, И гордой девы идеал, И безыменные страданья… Другие дни, другие сны; Смирились вы, моей весны Высокопарные мечтанья, И в поэтический бокал Воды я много подмешал.

[XVIII]

Иные нужны мне картины: Люблю песчаный косогор, Перед избушкой две рябины, Калитку, сломанный забор, На небе серенькие тучи, Перед гумном соломы кучи — Да пруд под сенью ив густых, Раздолье уток молодых; Теперь мила мне балалайка Да пьяный топот трепака Перед порогом кабака. Мой идеал теперь — хозяйка, Мои желания — покой, Да щей горшок, да сам большой.

[XIX]

Порой дождливою намедни Я, завернув на скотный двор… Тьфу! прозаические бредни, Фламандской школы пестрый сор! Таков ли был я, расцветая? Скажи, Фонтан Бахчисарая! Такие ль мысли мне на ум Навел твой бесконечный шум, Когда безмолвно пред тобою Зарему я воображал Средь пышных, опустелых зал… Спустя три года, вслед за мною, Скитаясь в той же стороне, Онегин вспомнил обо мне.

[XX]

Я жил тогда в Одессе пыльной… Там долго ясны небеса, Там хлопотливо торг обильный Свои подъемлет паруса; Там все Европой дышит, веет, Все блещет Югом и пестреет Разнообразностью живой. Язык Италии златой Звучит по улице веселой, Где ходит гордый славянин, Француз, испанец, армянин, И грек, и молдаван тяжелый, И сын египетской земли, Корсар в отставке, Морали.

[XXI]

Одессу звучными стихами Наш друг Туманский описал, Но он пристрастными глазами В то время на нее взирал. Приехав он прямым поэтом, Пошел бродить с своим лорнетом Один над морем — и потом Очаровательным пером Сады одесские прославил. Всё хорошо, но дело в том, Что степь нагая там кругом; Кой-где недавний труд заставил Младые ветви в знойный день Давать насильственную тень.

[XXII]

А где, бишь, мой рассказ несвязный? В Одессе пыльной, я сказал. Я б мог сказать: в Одессе грязной — И тут бы, право, не солгал. В году недель пять-шесть Одесса, По воле бурного Зевеса, Потоплена, запружена, В густой грязи погружена. Все домы на аршин загрязнут, Лишь на ходулях пешеход По улице дерзает в брод; Кареты, люди тонут, вязнут, И в дрожках вол, рога склоня, Сменяет хилого коня.

[XXIII]

Но уж дробит каменья молот, И скоро звонкой мостовой Покроется спасенный город, Как будто кованой броней. Однако в сей Одессе влажной Еще есть недостаток важный; Чего б вы думали? — воды. Потребны тяжкие труды… Что ж? это небольшое горе, Особенно, когда вино Без пошлины привезено. Но солнце южное, но море… Чего ж вам более, друзья? Благословенные края!

[XXIV]

Бывало, пушка зоревая Лишь только грянет с корабля, С крутого берега сбегая, Уж к морю отправляюсь я. Потом за трубкой раскаленной, Волной соленой оживленный, Как мусульман в своем раю, С восточной гущей кофе пью. Иду гулять. Уж благосклонный Открыт Casino; чашек звон Там раздается; на балкон Маркёр выходит полусонный С метлой в руках, и у крыльца Уже сошлися два купца.

[XXV]

Глядишь и плошадь запестрела. Все оживилось; здесь и там Бегут за делом и без дела, Однако больше по делам. Дитя расчета и отваги, Идет купец взглянуть на флаги, Проведать, шлют ли небеса Ему знакомы паруса. Какие новые товары Вступили нынче в карантин? Пришли ли бочки жданных вин? И что чума? и где пожары? И нет ли голода, войны Или подобной новизны?

[XXVI]

Но мы, ребята без печали, Среди заботливых купцов, Мы только устриц ожидали От цареградских берегов. Что устрицы? пришли! О радость! Летит обжорливая младость Глотать из раковин морских Затворниц жирных и живых, Слегка обрызнутых лимоном. Шум, споры — легкое вино Из погребов принесено На стол услужливым Отоном [88] ; Часы летят, а грозный счет Меж тем невидимо растет.

[XXVII]

Но уж темнеет вечер синий, Пора нам в Оперу скорей: Там упоительный Россини, Европы баловень — Орфей. Не внемля критике суровой, Он вечно тот же, вечно новый, Он звуки льет — они кипят, Они текут; они горят Как поцелуи молодые, Все в неге, в пламени любви, Как зашипевшего Аи Струя и брызги золотые… Но, господа, позволено ль С вином равнять do-re-mi-sol?

[XXVIII]

А только ль там очарований? А разыскательный лорнет? А закулисные свиданья? A prima dona? a балет? А ложа, где, красой блистая, Негоцианка молодая, Самолюбива и томна, Толпой рабов окружена? Она и внемлет и не внемлет И каватине, и мольбам, И шутке с лестью пополам… А муж — в углу за нею дремлет, В просонках фора закричит, Зевнет и — снова захрапит.

[XXIX]

Финал гремит; пустеет зала; Шумя, торопится разъезд; Толпа на площадь побежала При блеске фонарей и звезд, Сыны Авзонии счастливой Слегка поют мотив игривый, Его невольно затвердив, А мы ревем речитатив. Но поздно. Тихо спит Одесса; И бездыханна и тепла Немая ночь. Луна взошла, Прозрачно-легкая завеса Объемлет небо. Все молчит; Лишь море Черное шумит…

[XXX]

Итак я жил тогда в Одессе Средь новоизбранных друзей Забыв о сумрачном повесе Герое повести моей — Онег<ин> никогда со мною Не хвастал дружбою почтовою А я счастливый человек Не переписывался ввек Ни с кем — Каким же изумленьем, Судите, был я поражен Когда ко мне явился он Неприглашенным привиденьем — Как громко ахнули друзья И как обрадовался я! —

[XXXI]

Святая дружба глас натуры [Взглянув] друг на друга потом Как Цицероновы Авгуры Мы засмеялися тишком…

[XXXII]

Недолго вместе мы бродили По берегам Эвкс<инских> вод. Судьбы нас снова разлучили И нам назначили поход Онегин очень охлажденный И тем что видел насыщенный Пустился к невским берегам А я от милых Южн<ых> дам От <жирных> устриц черноморских От оперы от темных лож И слава Богу от вельмож Уехал в тень лесов Т<ригорских> В далекий северн<ый> уезд И был печален мой приезд.

[Предпоследняя строфа]

О где б Судьба не назначала Мне безыменный уголок, Где б ни был я, куда б ни мчала Она смиренный мой челнок Где поздний мир мне б ни сулила Где б ни ждала меня могила Везде, везде в душе моей Благословлю моих друзей Нет нет! нигде не позабуду Их милых, ласковых речей — Вдали, один, среди людей Воображать я вечно буду Вас, тени прибережных ив Вас, мир и сон Тригорских нив.

[Последняя строфа]

И берег Сороти отлогий И полосатые холмы И в роще скрытые дороги, И дом, где пировали мы — Приют сияньем Муз одетый Младым Языковым воспетый Когда из капища наук Являлся он в наш сельский круг И нимфу Сор<оти> прославил, И огласил поля кругом Очаровательным стихом; Но там [и] я свой след оста<вил> Там, ветру в дар, на темну ель Повесил звонкую свирель —

88

Известный ресторан в Одессе (примеч. Пушкина).

*

Далее идут комментарии к «Отрывкам из „Путешествия Онегина“», приведенным выше.

[I]

Блажен, кто смолоду был молод, Блажен, кто во-время созрел, Кто постепенно жизни холод  ⁴ С летами вытерпеть умел; Кто странным снам не предавался, Кто черни светской не чуждался, Кто в двадцать лет был франт иль хват,  ⁸ А в тридцать выгодно женат; Кто в пятьдесят освободился От частных и других долгов; Кто славы, денег и чинов ¹² Спокойно в очередь добился, О ком твердили целый век: N.N. прекрасный человек.