Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

Набоков Владимир Владимирович

Следует заметить, что в главе Шестой, XVII, 9–10 ландыш превращается в обычную лилию, которую точит некий обобщенный, но энтомологически вполне возможный червь.

XXII

Она поэту подарила Младыхъ восторговъ первый сонъ, И мысль объ ней одушевила   ⁴  Его цвницы первый стонъ. Простите, игры золотыя! Онъ рощи полюбилъ густыя, Уединенье, тишину,   ⁸  И ночь, и звзды, и луну — Луну, небесную лампаду, Которой посвящали мы Прогулки средь вечерней тмы, ¹²  И слезы, тайныхъ мукъ отраду.... Но нын видимъ только въ ней Замну тусклыхъ фонарей.

⁴Его цевницы.Поэты начинают с этого аркадского инструмента, переходят к лире или лютне и кончают тем, что полагаются на вольные свирели своих собственных голосовых связок, что по-гегелевски, замыкает круг.

⁵игры золотые.Детство — золотая пора жизни, поэтому детские шалости тоже золотые.

Все это мало что значит в тексте; оно и не предназначено что-либо значить или выражать современное представление о детстве. Мы всецело находимся во французском (более, чем в немецком) словесном мире Ленского: «flamme» («пламень»), «volupt'e» («сладострастие»), «r^eve» («мечта»), «ombrage» («тень»), «jeux» («игра») и т. д.

^5–8 Было бы ошибочно рассматривать Ленского, лирического любовника, как «типичный продукт своего времени» (как будто время может существовать отдельно от своих «продуктов»). Напомним услады «любовной меланхолии»: «Источники и непротоптанные рощи, / Места, любимые блеклой страстью, / Прогулки при луне… / Полночный колокол, стон при расставанию» (Флетчер. «Славная доблесть», дейст. III, сц. 1) и прочий подобный «fadaises» <«вздор»> семнадцатого века, восходящий к тошнотворным персонажам ранних итальянских и испанских пасторалей.

⁶рощи.Пушкин отдал Ленскому (чтобы не пропадали) в строфах XXI и XXII строки, которые сам сочинял в юности. Ср. черновик отрывка, написанного предположительно в 1819 г.:

В с<ени пленительных> дубрав, Я был свидетель умиленный Ее [младенческих] забав ........................................ И мысль об ней одушевила [Моей] цевницы первый звук.

Обычно я перевожу слово «дубрава» английским словом «парк» (каковым она и предстает в ряде мест на протяжении романа), но иногда «парк» незаметно переходит в «лес» или «рощу». К тому же множественное число в элегии 1819 г. дает определенный ключ к пониманию единственного числа в строке 1823 г.

XXIII

Всегда скромна, всегда послушна, Всегда какъ утро весела, Какъ жизнь поэта простодушна,   ⁴  Какъ поцлуй любви мила, Глаза какъ небо голубые, Улыбка, локоны льняные, Движенья, голосъ, легкій станъ,   ⁸  Все въ Ольг.... но любой романъ Возмите, и найдете врно Ея портретъ: онъ очень милъ; Я прежде самъ его любилъ, ¹²  Но надолъ онъ мн безмрно. Позвольте мн, читатель мой, Заняться старшею сестрой.

^1–2Пушкин, вероятно, не знал и даже не слышал об Эндрю Марвелле (1621–78), который во многих отношениях схож с ним. Ср. в «Эпитафии…» Марвелла (опубл. в 1681 г.), строка 17: «Скромна как утро, светла как полдень…» и в «Моей малютке Пегги» («Нежный пастушок», 1725) Аллана Рамзея (1686–1785), строка 4: «Светла как день и вечно весела».

Интонация первой пушкинской строки такая же, как в «Тщетном поучении» Понса Дени (Экушар) Лебрена (1729–1807), «Сочинения» (Париж, 1811), кн. II, ода VII:

Toujours prude, toujours boudeuse… <Всегда стыдлива, всегда недовольна…>.

³простодушна.Ср. X, 3. Пушкин неоднократно использует слово «простодушный, -ная, -но», чтобы передать французское «na"if», «na"ive», «na"ivement». Выражение «как жизнь поэта простодушна» не очень хорошо звучит по-английски, но «чистосердечный» или «бесхитростный», или «искренний» были бы менее подходящими. Хотя простодушие Ленского сохраняется до конца его жизни (и даже в посмертной метафоре и аркадских гробницах), простодушие Ольги оказывается не без доли жеманных и жестоких уловок.

Говоря о поэтах, Шатобриан замечает в «Рене» (под ред. Артема Вейла [Париж, 1935] с. 28): «Жизнь их полна простодушия и вместе с тем величия… они высказывают чудесные мысли о смерти» <пер. Н. Рыковой>. Сравнение «простодушной» жизни поэта с сущностью Ольги аналогично сравнению поэзии Ленского с «мыслями девы простодушной» в строфе X, 3, чему предшествует в строфе VII, 14 слабое эхо о «чудесах».

^5–6Прототипом как пушкинской Ольги, так и Эды Баратынского является аркадская девица, например, в «Моем гении» (1815) Батюшкова:

Я помню очи голубые, Я помню локоны златые ................................. Моей пастушки несравненной…

^5–8Глаза… Улыбка… стан, / Всё в Ольге.Этот перечислительно-суммирующий прием — пародия не только на содержание, но и на стиль повествования. Пушкин прерывает себя, как бы захваченный стилем Ленского и потоком предложения, нарочито подражающего обычным риторическим приемам подобных описаний в современных европейских романах, с их формой предложений, заканчивающихся восторженным вздохом «всё…».

Ср.: «Sa taille…. ses regards… tout exprime en elle…» <«Ee стан… ее взоры… все в ней выражает..»> (описание Дельфины д'Альбемар в одноименном скучном романе мадам де Сталь (1802), ч. I, письмо XXI от Леонса де Мондовилля своему закадычному другу Бартону, литературному племяннику лорда Бомстона [в «Юлии»]; см. также коммент. к главе Третьей, X, 3); у Нодье: «Sa taille… sa t^ete… ses cheveux… son teint… son regard… tout en elle donnait l'id'ee…» <«Ee стан… ее голова… ее волосы… цвет ее лица… ее взор… все в ней давало представление..»> (описание Антонии де Монлион в мрачном, но не столь уж значительном романе «Жан Сбогар» (1818), гл. 1; см. также коммент. к главе Третьей, XII, 11), и, наконец, у Бальзака: «Непринужденно склонялся ее стан… её ноги, свободная и небрежная поза, усталые движения — все говорило о том, что эту женщину…» (описание маркизы д'Эглемон в слишком переоцененной вульгарной, повести «Тридцатилетняя женщина», гл. 3; «Сцены частной жизни», 1831–34).