Комментарий к роману Владимира Набокова «Дар»
Шрифт:
1–90
… мне иногда кажется, что не так уж ненормальна была Яшина страсть, – что его волнение было в конце концов сходно с волнением не одного русского юноши середины прошлого века, трепетавшего от счастья, когда, вскинув шелковые ресницы, наставник с матовым челом, будущий вождь, будущий мученик, обращался к нему … – Имеется в виду Н. Г. Чернышевский. Ту же мысль Годунов-Чердынцев выскажет в своей книге о нем, где будет отмечена «восторженная страсть», с которой к Чернышевскому, как к «наставнику, вот-вот готовому стать вождем», привязывалась молодежь (см.: [4–142] ). Сопоставление гомосексуальной страсти Яши с экзальтированными чувствами юных шестидесятников, как было показано в работах о «Даре», перекликается с замечаниями Розанова, считавшего Чернышевского личностью инфантильно-гомосексуального типа или, в его терминологии, «урнингом», «человеком лунного света», «духовным, спиритуалистическим „S“» (то есть «соло»). «Кто же не обращал внимания, – писал Розанов, – что
1–91
… я бы совсем решительно отверг непоправимую природу отклонения ( «Месяц, полигон, виола заблудившегося пола …» – как кто-то в кончеевской поэме перевел «и степь, и ночь, и при луне …») … – Набоков, как кажется, различал и противопоставлял два типа гомосексуальности, биологически детерминированный и культурно индуцированный, «богемный». В последнем он видел новую, модную разновидность романтического стремления к недостижимому и запретному, тоски по иному и далекому. Поэтому в современном ироническом переложении стихотворения Пушкина «Не пой, красавица, при мне …» (1828; ср. особенно вторую строфу: «Увы! напоминают мне / Твои жестокие напевы / И степь, и ночь – и при луне / Черты далекой, бедной девы» [Пушкин 1937–1959: III, 109] ) меняется род существительных – луна становится месяцем, а степь полигоном, экзотической песне соответствует скрипичный зов «заблудившегося пола», и «далекая бледная дева» трансформируется в немецкого студента-бурша «с легким заскоком».
О Кончееве см.: [1–131].
1–92
В Олю он окончательно влюбился после велосипедной прогулки с ней и с Яшей по Шварцвальду <…> Оля в свою очередь (в тех же еловых лесах, у того же круглого черного озера) «поняла, что увлеклась» Яшей … – Шварцвальд (нем. Schwarzwald – «черный лес») – горный массив на юго-западе Германии, в земле Баден-Вюртемберг, покрытый хвойными лесами со множеством горных озер.
1–93
… геометрическая зависимость между их вписанными чувствами получилась тут полная, напоминая вместе с тем таинственную заданность определений в перечне лиц у старинных французских драматургов: такая-то – «amante», с тогдашним оттенком действенного причастия, такого-то. – В списках действующих лиц у французских драматургов эпохи классицизма обыкновенно указывалось, чьей возлюбленной (amante) или чьим возлюбленным (amant) является тот или иной персонаж. Так, в комедии Мольера «Скупой» ( «L’Avare», 1668) Элиза, дочь Гарпагона, – amante de Val`ere ( «возлюбленная Валера»), а Мариана – amante de Cl'eante (возлюбленная Клеанта). Как поясняет М. Б. Мейлах, «с лингвистической точки зрения Набоков имеет в виду, что amant(e), субстантивированное причастие настоящего времени, в XVII веке еще будто бы сохраняло следы своего первоначального предикативного значения – „любящий, любящая“. Набоков – трехъязычный писатель – прекрасно владел французским языком и отличался удивительной лингвистической чуткостью, но здесь он ошибся. Причастие аmant, от старофранцузского глагола amer, субстантивировалось еще в Средние века (возможно, под влиянием провансальского языка), а место причастия заняла форма aimant от конкурентного варианта того же глагола – aimer» (Мейлах 2017: 411–413).
В английском переводе «Дара» Набоков усугубил ошибку, передав amant(e) как «in love with» ( «влюбленный (ая) в» (Nabokov 1991b: 44), тогда как у «старинных французских драматургов» это значение передается прилагательным «amoureux(euse)». Например, в списке действующих лиц «Скупого» указано, что Гарпагон влюблен в Мариану (amoureux de Mariane), а Клеант – ее возлюбленный (amant de Mariane). Кроме того, Набоков, решив уточнить, о каком периоде идет речь, ошибочно отнес обсуждаемые обозначения к XVIII веку вместо правильного XVII.
Действенного причастия – это, по всей вероятности, пропущенная во всех публикациях, начиная с журнальной, опечатка вместо правильного «действительного».
1–94
Рудольф играл в хоккей, виртуозно мча по льду пак … – Набоков транслитерирует английское слово puck (шайба), вошедшее и в немецкий язык. В 1930-е годы канадский хоккей в СССР не культивировали, а за рубежом единая русская хоккейная терминология не сложилась. В романе «Камера обскура» Набоков назвал резиновый кружок для игры в хоккей неологизмом «пласток» ( «Там, на льду, изогнутые палки подцепляли проворно скользящий пласток, передавали его друг дружке, с размаху били по нему или подкатывали его» – Набоков 1999–2000: III, 322); прибалтийские газеты предпочитали слово «шайба», а парижские – «плюшка».
1–95
… Оля занималась искусствоведением … – Так же как и ее прототип, Валерия Каменская (см.: [1–84] ).
1–96
… к нему фуксом возвратиться. – На жаргоне биллиардистов фукс – случайно выигранный шар и, в расширительном смысле, неожиданный, непреднамеренный поворот событий. Ср. заглавие пародируемой ниже книги Гуля «Жизнь на фукса» (см.: [1–106] ).
1–97
… револьвер <… > незаметно переходил от одного к другому, как теплое на веревке кольцо … – Имеется в виду старинная детская и салонная игра в колечко, которая упоминается еще в «Анне Карениной», где старый князь Щербацкий говорит о спиритических сеансах: «В колечко веселее играть. <… > В колечке еще есть смысл» (часть 1, гл. XIV; Толстой 1978–1985: VIII, 64). Правила игры были такие: «На веревку надевают кольцо, концы веревки связывают вместе и становятся в круг, держась руками за эту веревку. Один из играющих становится в средину круга и по движению рук играющих старается заметить, где ходит кольцо. Все играющие при этом обыкновенно делают такой вид руками, что они как будто передвигают кольцо с места на место и тем стараясь ввести в обман наблюдающего из середины круга. Однако иногда ему удается верно заметить место передвижения кольца; тогда он быстро бросается в эту сторону и просит тотчас же снять руки <… > У кого под рукой найдет кольцо, тот и должен идти в круг и снова отыскивать его» (Покровский 1893: 210).
1–98
… или карта с негритяночкой. – В английской карточной игре для трех игроков «Black Lady» ( «Черная леди, негритянка») или «Black Maria» ( «Черная Мария») после сдачи каждый из играющих втемную получает от партнера, сидящего слева от него, три карты, от которых тот хочет избавиться. Карта, которую первым делом передают сопернику, – это пиковая дама, так как она приносит игроку штраф в 13 очков, когда попадает во взятку. Ее и называют черной Марией или негритянкой.
1–99
… отправились на пятьдесят седьмом номере трамвая в Груневальд … – В 1920-е годы конечная остановка трамвая № 57 находилась на западной оконечности Берлина (площадь Roseneck), близ входа в огромный лесопарк Груневальд (Grunewald), излюбленное место летнего отдыха берлинцев.
1–100
… Юлий Филиппович Познер, бывший репетитор Яшиного двоюродного брата. <… > напористый и уверенный господин <… > пояснив, что едет <… > проведать жену в родильном приюте <… > вечным пером вычеркнул старый адрес и надписал новый. – Как и многие другие эпизодические персонажи «Дара», этот случайно встреченный Яшей господин наделен литературной фамилией, хорошо известной Набокову, который в 1928 году рецензировал выпущенный в Париже сборник «Стихи на случай» В. С. Познера (1905–1992), тогда поэта-эмигранта. Среди «наивных нелепостей», отмеченных Набоковым в рецензии, было выражение «новорожденного лепет» (Набоков 1999–2000: II, 664), чем, по-видимому, объясняется упоминание о родильном приюте. Познер начал свою литературную деятельность еще до эмиграции, в Петрограде, где учился в студии Гумилева и состоял членом группы «Серапионовы братья». Некоторую популярность ему принесла напористая «Баллада о дезертире» в киплинговском духе – о гибели солдата-беглеца в весеннем лесу, под «погребальным саваном сухих ветвей» (Цех Поэтов. Кн. II–III. Берлин, 1923. С. 76–80). Вскоре после публикации «Стихов на случай» Познер сам дезертировал из русской эмиграции, перейдя на французский язык и сменив свой политический «адрес» на просоветский. В книге «Панорама современной русской литературы» он превознес до небес текущую советскую литературу и заявил, что все эмигрантские писатели – это живые трупы, осколки старой дореволюционной культуры (Pozner 1929). В 1932 году Познер вступил во французскую компартию и впоследствии стал довольно известным партийным журналистом и беллетристом. Как кажется, намек на писателя-ренегата (имя набоковского Познера напоминает о Юлиане Отступнике) вводит в роман еще одну, неприемлемую для героя альтернативу избранной им самим позиции счастливого изгнанника-творца, остающегося верным своему дару и русской литературной традиции.