Шрифт:
Пролог
Шел 1998 год. Огромная страна развалилась и продолжала разваливаться дальше. Жизнь миллионов обычных людей с каждым днем неумолимо ухудшалась под нескончаемые завывания армии телевизионных голов о пользе капитализма для России. Экономика пожинала плоды реформ имени Гайдара и его команды. Промышленность почти перестала работать. Платежеспособность государственного механизма падала. Надвигался дефолт.
Многое из наследства великой державы уже разворовали. Огромный советский хозяйственный организм, беспощадно препарированный приватизаторами, умирал в конвульсиях, но что-то еще теплилось в его чреве. Оставалась еще надежда для тех, которые не успели поживиться среди первых «прихватизаторов».
В то же время, официальные лица постоянно говорили о положительной динамике. И действительно, к концу 1997 года месячной зарплаты инженера стало хватать уже не только на пару десятков булочек буше, как это было еще три-четыре года назад. Тем не менее, вчерашние учителя и врачи продолжали наниматься в продавцы. А самые пассионарные личности уже покинули Россию в поисках заработков или вывели свои капиталы за границу, и этот процесс не кончался. Уверенности в завтрашнем дне не прибавлялось.
С другой стороны, на этом фоне всеобщей неопределенности какие-то непонятные люди странным образом быстро преуспевали, становясь богачами за полгода. На многих из этих везунчиков, разумеется, начиналась охота. Со второй половины девяностых бандиты уже не просто сколачивали «бригады», а, «поднявшись», все чаще открывали вполне легальные фирмы. Силовики массово оставляли службу, чтобы зарабатывать в разы больше «крышеванием» под вывесками частных структур, вроде охранных предприятий и служб безопасности различных контор. Ночами на неосвещенных улицах и в проходных дворах нередко звучали выстрелы погонь и разборок. В обороте криминальных кругов бесконтрольно находилось оружие, вывезенное с Чеченской войны, закончившейся 31 августа 1996 года странным Хасавюртовским миром. После окончания этой кровопролитной войны по всем телеканалам рассуждали о стабилизации экономики, хотя, на самом деле, все шло к финансовому коллапсу.
Тем не менее, к началу 1998 года Петербург жил довольно весело. Повсюду в городе открывались не только огромные супермаркеты, но и увеселительные заведения, стрипбары, танцевальные клубы и казино, предлагающие услуги круглосуточно. Спрос порождал предложение. Легкие деньги везунчикам хотелось быстрее потратить на «красивую жизнь», так недавно пришедшую из голливудских фильмов в серую реальность холодного Петербурга. Счастливые обладатели пухлых кошельков веселились без оглядки до помутнения рассудка, пока не растрачивали все, взятое с собой, или же пока мирно не засыпали носом в тарелке, конечно, если раньше не становились добычей грабителей или всевозможных «кидал» и «разводил».
Коммерческая деятельность населения развивалась поступательно. Товары и услуги покупались, перепродавались и приносили прибыль удачливым коммерсантам. Ларечники и мешочники, заполонившие пространства у станций метро в начале десятилетия, постепенно вытеснялись «цивилизованной торговлей», павильонами, имеющими снаружи более или менее опрятный вид, что, впрочем, не мешало их владельцам сбывать населению все тот же китайский ширпотреб, турецкие неликвиды и заокеанский «сэконд хэнд», приобретенные по бросовым ценам где-то на задворках «цивилизованного мира».
Вновь обретший свое историческое название Санкт-Петербург ремонтировался, отстраивался и озеленялся. Зеленые американские денежные знаки быстро сделались предметом фетиша для еще недавно вполне советских граждан, боящихся под страхом уголовного наказания даже прикоснуться к подобным буржуйским бумажкам. И кому-то даже везло заполучить искомое. Но все вокруг было так зыбко, так нестабильно и переменчиво, что большинство только-только почувствовавших надежду разбогатеть, тут же теряло ее. Нередко вместе с жизнью или здоровьем. Свобода, которую все так ждали, оказалась белой и пушистой только с фасада, а сзади у нее обнаруживались острые грани, подчас не просто уродливые, а откровенно смертельные и обоюдоострые.
Тем же, кому посчастливилось получить вожделенные материальные блага, деньги часто начинали затмевать разум. Блага циркулировали из рук в руки и проходили сквозь пальцы, не принося своим держателям сколько-нибудь ощутимой пользы. Материальное быстро сгорало в огне перемен, а ни морального, ни духовного роста не наблюдалось. Напротив, появление материальных благ в случайных руках зачастую приводило к регрессу. С крушением социализма никакой общественной идеи, ни национальной, ни личной, не осталось. Старая мораль рассыпалась, а новая еще не сформировалась. Многие обретающие легкое богатство люди начинали верить во вседозволенность, пускались во все тяжкие грехи и быстро опускались на самое дно.
На кухнях перестали обсуждать политику. Не то, чтобы обсуждать было совсем нечего, просто не было никакой внятной концепции. «Мозг» кухонной аналитики, – интеллигенция, – пребывал в растерянности. Вроде бы боролись с советским режимом, вроде бы победили и свалили злобного «колосса на глиняных ногах», но только вот что получили на смену ему? Расстрел парламента? Чеченскую войну? Откровенное разворовывание государственных запасов под видом реформ? Внятного ответа не было. Ведь нельзя же было считать небывалый размах воровства и коррупции, беспредел и хаос, пришедшие на смену «совку», большим благом? Потому на кухнях теперь, по большей части, просто готовили и ели. Импортные продукты быстро вытесняли отечественные из кухонь и с прилавков.
Эпоха потребления наступала на руины советской империи. Кто-то продолжал верить в лучшее справедливое будущее свободной демократии в России, другие собирали чемоданы и уезжали за границу, подальше от беззакония, развала и хаоса, творящегося на Родине. Но «все познается в сравнении», как говорил классик. Потому, некоторые из уехавших в первых рядах «четвертой волны эмиграции», вкусив в далеких краях «прелести развитой демократии» из первых рук, через несколько лет прозревали, понимали, что там, в тех «далеких краях» совсем другая ментальность, что там они никогда не найдут замены Отечеству, какое бы оно не было.
Такие люди, умудрившись не прельститься фастфудом и не погрязнуть в долгах, а, напротив, что-то заработав на разительной разнице зарплат и цен «здесь» и «там», возвращались обратно из эмиграции, но возвращались уже другими, с более зрелыми и реалистичными взглядами на происходящее в Отчизне победное шествие дикого капитализма и «ценностей Западной цивилизации». Их «розовые очки» были разбиты вдребезги, но, конечно, эти вернувшиеся единичные «белые вороны», поддавшиеся, скорее, душевному порыву, нежели доводам разума, изменить процессы, идущие в родной стране, были не в силах. И потому, течение жизни банально и неумолимо затягивало «возвращенцев» в мутный поток происходящих общественно-экономических событий.