Коммуна, или Студенческий роман
Шрифт:
– Смеёшься, да? Не боишься? Тогда и я не буду. Ну, пожелай мне добраться живой от двери в собственную комнату до входной и потом обратно. От этого, между прочим, и твоя полосатая жизнь зависит, эй! – прикрикнула она на довольного котёнка. – Если тут проскочу, то на улице – мне сам чёрт не брат!
Полина надела пальто, закрыла дверь и осторожно прокралась лабиринтами коридора на выход. Изо всех углов ей чудилось зловещее настороженное нечто по кличке Вечный Жид.
– Если ты домовой – то я тут живу и тебя люблю. Потому что какой же дурак не любит собственного домового? Не любить собственного домового – это то же самое, что не любить собственный дом. Так что если ты собрался пошутить – то шути не зло. А если тут бродит ещё и Вечный Жид, то ты меня от него защитишь, правда? – тихо бормотала Полина, осторожно минуя тёмные пространства. – Очень умно заклинать домового, да. Материалистка. Студентка медицинского института. Ты бы ещё «Отче наш» нашёптывала. Кстати, неплохо бы выучить.
Выбравшись, наконец, в подъезд и быстро сбежав вниз по лестнице, Полина громко произнесла, обращаясь к шуму улицы Свердлова:
– Фуф! До чего же может довести человека его собственное воображение!
– Буквально до цвинтара! – утробно провещало со скамейки палисадника.
– А-а-а!!! Чтоб вы были здоровы, Владимир! – завизжала девушка, в кои-то веки употребив столь характерную для Одессы, не любимую Полиной, сентенцию.
Полевой стан
– Чтоб ты была здорова, Романова! – орал Примус, размахивая ложкой. – Захомутать такого парня вполглаза, вполнюха, в четверть оборота! Да тебе все старшекурсницы и даже некоторые ассистенточки матку вырвут, с луком зажарят и лабораторным крысам скормят! А я буду с удовольствием наблюдать, как ты сожрёшь сердце Кроткого сырым, а недоеденное сплюнешь в придорожную канаву. Между нами, девочками, – понизил голос одногруппник и театрально-громко зашептал, обращаясь к Полине, – он это заслужил. И не жри ты так жадно, ты же леди, в конце концов! Ладно мы, простые крестьянские дети, не знавшие ножа и вилки.
– У меня давно такого аппетита не было. И так вкусно всё!
– Ещё бы, два часа продрыхнуть на свежем воздухе – у кого хочешь аппетит разыграется с таких-то праведных трудов, – беззлобно вышучивал её Примус, не забывая при этом уплетать из своей миски.
Странный он парень был, этот Примус. Уровень его общего образования и развития зашкаливал все разумные пределы даже для домашних деточек, имевших возможность погрязать в папиных-маминых и дедушкиных-бабушкиных библиотеках. Остроте его ума позавидовал бы -надцатый отпрыск поколения потомственных философов. А между тем Примус родился в неполной колхозной семье от мамы с семью классами общеобразовательной школы, зачавшей его в весьма нетрезвом состоянии в кабине бортового грузовика, близкого родственника машин, отвёзших первокурсников в красно-зелёные поля. К слову, Примус был весьма хорош собой. Отсутствие избыточной фактуры с лихвой искупалось тёмными густыми волнистыми волосами и тёмно-синими, до черноты, глазами. Он бывал очень красив. Когда его никто не видел. Когда он думал, что его никто не видит. Тогда он зависал в позе врубелевского «Демона сидящего» и, казалось, видел то, что простым смертным в их простое смертное суматошное время недоступно. Но это бывало крайне редко, да и вряд ли Примус видел хоть что-то, недоступное другим.
– Лёшка, прекрати брехать! – сказал разошедшемуся Примусу Вадим.
– О'кей, о'кей, о'кей, о'кей! Как скажешь, брат! Что ж я, не понимаю в чувствах-с?
Вадим не стал повторяться. Только зыркнул. Примус неожиданно заткнулся и окончательно ушёл в борщ. Мол, понял, не дурак, переборщил с шутками-прибаутками, пардон.
Кстати, о борще. Такого вкусного борща Полина действительно никогда не ела. Было ли тут дело в самом борще или?..
Когда подошло время обеда, за ними приехала всё та же бортовая машина. Парни помогли загрузиться туда своим немногочисленным девчонкам, и грузовик потрусил по раздолбанной просёлочной дороге. Только отвёз он их не в столовую. А куда-то недалеко, где было несколько дощатых столов, скамеек – и близнец грузовика, подвёзший несколько алюминиевых баков с тем самым борщом. А ещё – с кашей. И арбузы. Много арбузов.
Называлось это всё «полевым станом». Полина такое видела впервые.
И впервые же ела такой вкусный борщ. Чёрт его знает, почему он был таким вкусным? Возможно, от непривычного для неё физического труда? От свежего воздуха, палящего солнца и степной пыли? От счастья быть молодой, уставать, падать в обмороки и просто от беспричинности счастья? От того, что ей безумно нравился Вадим? Льстил интерес Примуса? Потому что нравилось быть центром внимания и пупом вселенной? Потому что девчонки были вовсе не её школьная подружка Танечка, тоже хорошая, но не такая монументальная и заботливая, как Ольги – Первая и Вторая и деловитая Нила?
Очень вкусный борщ. Хотя бабушка готовила лучше и красивее.
Очень вкусный борщ взрослой жизни на полевом стане.
Из алюминиевых баков в алюминиевые миски – алюминиевыми половниками. Есть – алюминиевыми ложками.
С чёрным хлебом.
Вторая Ольга, простецки кокетничающая с немного издевающимся над ней вездесущим Примусом.
Первая Ольга, обсуждающая с деловитым Вадимом какие-то технологически-помидорные вопросы.
Нила, шныряющая туда-сюда, успевающая налить-услужить всем на правах заботливой хозяюшки.
И абсолютно счастливая, абсолютно никчёмная Полина, совершенно довольная борщом, солнцем, пылью и этим самым чудесным, впервые познанным полевым станом.
Так вкусно ей не будет никогда и нигде. Автор ручается. Почти…
Ну разве много лет спустя, в Карельской тайге на границе с Финляндией, когда муж сделает ей салат из найденного на стоянке завалящего огурца, репчатого лука и самого обыкновенного масла. Ровно после того, как они пройдут двадцать пять километров по маршруту кряж – болотина – вырубка – кряж – болотина… Но это будет так не скоро, что Полина пока и не подозревает, что это вообще будет. Впрочем, как и всего лишь час назад она не подозревала о полевом стане с борщом.
Но вот они уже есть – полевой стан, борщ, Ольги, Нила, Примус, солнце и арбузы, арбузы, арбузы… Необыкновенно вкусные арбузы, из которых Вадим острым ножом вырезает для неё сердцевины. Может, и всё остальное будет?..
«Мужчина наверняка создан именно для того, чтобы вырезать для женщины сердцевину бытия, не так ли?»
Какие глупые мысли приходят в голову семнадцатилетним дурочкам на полевых станах за поеданием арбузов. Нет чтобы думать о чём-нибудь жизненно необходимом. Например, о том, как помыть руки после этих самых арбузов? Или что ты будешь делать, когда испачкается спортивный костюм? А испачкается он ровно сегодня. И так далее, и так далее, и так далее…
Но пока были только борщ, чёрный хлеб и красные, припорошенные на изломе инеем спелости чудесные степные арбузы. И ощущение бесконечности беспричинного счастья. И больше не было ничего. Ровно какое-то из мгновений. Равное какой-то из бесконечностей. Равной одному из…
– Ты очень красивая! – раздался голос Примуса, присевшего на корточках неподалёку. Он сплёл пальцы и вытянул руки, вывернув их ладонями вниз. – Похожа на… Первая Ольга похожа на «Девочку с персиками» [12] , Вторая – на «Девушку в футболке» [13] , Нила – на портрет Веры Бассет-Судейкиной [14] . А ты…
12
В. А. Серов, «Девочка с персиками» (Портрет В. С. Мамонтовой), 1887.
13
А. Н. Самохвалов, «Девушка в футболке», 1932.
14
С. Ю. Судейкин, «Портрет Веры Судейкиной» (позднее мадам Стравинской), около 1920.