Коммуна, или Студенческий роман
Шрифт:
Танька Кусачкина
Маленькой Поленьке рыхлая толстушка с овечьими кудряшками не понравилась с первого взгляда. Она была вычурная, неестественно-манерная, писклявая. Больше всего ей подходило слово «выделывается». Встретились девочки в подготовительном классе «привозной» сто восемнадцатой школы, известной тем, что именно в её стенах преподавал русский язык одному знаменитому еврею другой (спасибо тому одному) не менее постфактум знаменитый еврей.
«Почему он преподавал русскую литературу? Каким он был противным, Борис Ефимович Друккер, умерший в пятьдесят девять лет в 66-м году. И никто из нас не мог идти за гробом – мы уже все разъехались.
Мы собрались сегодня, когда нам – по сорок. «Так выпьем за Борис Ефимовича, за светлую и вечную память о нём», – сказали закончившие разные институты, а всё равно ставшие писателями, поэтами, потому что это в нас неистребимо, от этого нельзя
9
Михаил Жванецкий. «Учителю».
Вспомнили?
Поленька и Танечка, встретившись, ничего такого не знали. Друккер умер в 1966 году. Полина и Татьяна родились в точке старта семидесятых. И весенним вечером года 1976-го, сидя рядышком за первой партой, поглядывали друг на друга неприязненно. Толстушка – явно высокомерно. Полина – подозрительно.
Строго говоря, ни Поленька Романова, ни Танечка Кусачкина согласно правилам районирования народного образования в «привозную» школу попасть никак не могли. Обе девочки проживали в Приморском районе. Здание же, соседствующее с библиотекой Франко, более известной под кинематографическим видом банка из «Зелёного фургона», где в полном соответствии с заветами Бабеля автор более поздней одесской саги (но уже не о последних романтиках от местечкового криминала, а наоборот – о доблестных милиционерах) свёл сразу двух налётчиков, или булочной из «Дежа Вю», где по мафиозному кодексу «бутлеггеру»-международнику вручили дохлую рыбу, находилось в районе Ильичёвском. И туда полагалось отправлять детишек ближней Молдаванки и окрестностей Привоза. Поленька должна была отправиться в школу под номером сто девятнадцать, а Танечка – в сто семнадцатую. Территориально и «привозная» и «блатная» были равноудалены от арки двора, выходящей на проспект Мира. Но поскольку мама Поленьки сама была учителем, то прекрасно знала, что в школе сто девятнадцатой тот ещё контингент, и простым деткам среднестатистических смертных родителей там ох как нелегко. Не в смысле – учиться. А в смысле соревнования в тряпках и привилегиях с детками высокопоставленных чиновников от ЧМП [10] , доченьками директора рыбодобывающей флотилии «Антарктика» и сыночками директоров заводов типа «Красный Октябрь». Нет, дочке учителя и инженера там не место. Вот так решила мама. И решила, к чести её отметим, совершенно правильно! К тому же в сто восемнадцатой была очень неплохая директор. Справедливая и умная. И особо ни под кого не прогибающаяся, кроме собственного мнения. Потому как ещё и депутат областного Совета.
10
Черноморское морское пароходство.
Как Танечка оказалась за партой «привозной» школы, доподлинно неизвестно. Хотя до учебного заведения под сто семнадцатым номером по улице Ленина ей было три минуты хода, а к парте в классе, выходящем окнами на звенящую трамваями улицу Советской Армии, – две остановки на троллейбусе. Возможно, её папа тоже что-то заподозрил-додумал. Автору известно, например, что на школе сто семнадцать в одно прекрасное утро одного девятого мая какого-то года оказался вывешен фашистский стяг. Что правда, это случилось, когда Поленька и Танечка учились, если не ошибаюсь в расчётах, классе эдак в седьмом, но нравы-то устойчивы… А в те годы ещё полстраны в ветеранах Второй мировой числилось, и появление эдакого флага на одной из центральных улиц города-героя Одессы поднятию их духа никоим образом не способствовало. Хулиганов вроде даже вычислили, отловили и передали родителям на руки, наказав пожурить. Родители не поняли, за что мальцов журить. Ну, балуются детишки. С кем не бывает. В общем, Танечку задолго до этого случая решили в сто семнадцатую школу не сдавать.
Неисповедимы пути родительские, волею которых девчушки оказались рядом. А надо отметить, что сдать чадо учиться в школу «не по району» было тогда достаточно проблематично. Не знаю, как сейчас. За денежку всё можно, говорят. А тогда и денег-то не было. Одни трудодни. Бу! Шутка. Это я молодежь пугаю. Ту, что волею ностальгирующих старцев подвержена тоске по неведомому им тоталитаризму. Но шутка с долей правды. А вам, нынешние юноши и девушки, и тоталитаризма текущего, хорошо известного, вполне должно хватать по самые помидоры. Если мозг в черепной коробке есть, а не только лозунги.
В общем, сидели себе девочки за одной партой. Сидели-сидели, и как-то раз пухлой кудряшке очень захотелось «по маленькому». Занятия у подготовишек были по субботам. Технички на этаже не было, а учительница не могла оставить малолетний класс. Поэтому Галина Андреевна Разенкова, будущая их первая учительница, отпустила девочек вдвоём, взяв слово, что «только туда и обратно!» Воспитанные девочки пообещали. «Туалет прямо по коридору». Вот они и зашли в первый же попавшийся прямо по коридору туалет, очень удивившись странным белым кувшинчикам, вывешенным в ряд на стене, противоположной кабинкам. Пахло в этом необычном туалете дурно: к запаху деревенского нужника примешивалась жутчайшей едкости отвратительная вонь. Много позже Полина узнала, что «дивный» этот аромат источает лизол – обеззараживающее средство, раствор крезола в калийном мыле, и что по сравнению с ним смесь двуосновной соли гипохлорита кальция, оксихлорида кальция, хлорида и гидроокиси кальция, именуемая попросту «хлоркой», – лёгкое дуновение ветерка со стороны цветущего куста сирени.
Соседка по парте, зайдя в этот странный туалет, зашлась в приступе лающего кашля. Потом она стала вдыхать, вдыхать и ещё раз вдыхать. А выдыхать почему-то перестала совсем. Поленьке показалось, что Танечка вот-вот лопнет. Она схватила задыхающегося кудлатого колобка за руку и вытащила в коридор к распахнутому окну.
– Ингалятор в портфеле! – почти беззвучно просвистела выпучившая глаза, побагровевшая девочка на очередном вдохе.
– Ингалятор в портфеле! Ингалятор в портфеле! – с таким воплем через пару мгновений внеслась в классную комнату Поленька Романова. Галина Андреевна не стала задавать глупых уточняющих вопросов, а, молча схватив портфель Танечки Кусачкиной, скрылась за дверью, наказав Поле оставаться на месте.
Всё обошлось, а девочки неожиданно подружились. Испарились Танино высокомерие и Полина подозрительность. Боевая вылазка без средств химзащиты, эвакуация раненого товарища с поля брани – какие после этого могут быть замеры харизмами? Танечка запомнила, что Поленька не испугалась, не начала расспрашивать и плакать, а просто вытащила её из туалета и быстро сбегала за учительницей. Поленька же пришла к выводу, что надменное выражение лица неуязвимости не гарантирует. Так же как некоторая первоначальная подозрительность ещё не означает неготовности помочь. Игра – вот что все эти выражения лиц. Кофточки, накинутые поверх нежной, покрытой пупырышками, озябшей кожи. Зонтики, что не слишком защищают от палящего окрест солнца или косого холодного дождя.
В туалет они тогда зашли, как вы догадались, мужской. Женский был за лестницей, до него они тогда не добрались по незнанию. Но и позже, всё десятилетие, не старались добраться. Нет, никаких особых зверств там не творилось. Никто никого ни к чему не принуждал, денег не отбирал, и стены не были расписаны матюгами. Просто там было крайне неуютно и дурно пахло. А зимой было ещё и очень холодно. Неудобств это доставляло Татьяне куда больше, чем Полине. Поля была девочкой на редкость здоровой. Таня же болела всем подряд, включая циститы, пиелонефриты, естественно осложняющие астму с начала осени до конца весны бронхиты. Кусачкина была первооткрывательницей и первопроходчицей всех школьных эпидемий, будь то банальная ветрянка или какая-то особо вирулентная форма гриппа. Поэтому дома у Тани Поля бывала часто – навещала. Да и жила та недалеко (по меркам взрослых) от Полиного дома – два квартала вниз по Чкалова, пересечь Карла Маркса и Ленина и, не доходя до Пушкинской, свернуть в арку Таниного двора. Непроходного. Крохотного. Одесского. Ну, то есть абсолютно.
В первом классе, неизбежно случившемся за подготовительным, Поленьку посадили с Олегом на первую парту в первом ряду, а Танечку – на четвёртую (она внезапно резко выросла) в третьем ряду. С Владимиром. Так было положено начало компании, где все десять школьных лет царило жестокое двоевластие. Потому что дружба Татьяны и Полины зиждилась на краеугольном камне всех женских дружб – конкуренции.
Они всё делали вместе. И всегда – жестоко спорили. Они писали стихи и пьесы, песни и… взрослели. Таня имела характер взбалмошный, если не сказать – истеричный. Она была не просто единственным, но больным единственным ребёнком. А таким детям прощается всё, кроме разве что убийства подданных. Родители в ней души не чаяли. И такими родителями, как у Танечки, можно было восхищаться. Они были весёлыми и добронравными. К ним в дом можно было прийти всегда – в любое время дня и ночи без предупреждения. С хорошим и с плохим. Там всегда поили чаем, выслушивали и давали советы. В том случае, если в последних нуждались. Танечку никто не приговаривал быть круглой отличницей. Она могла бросить музыкальную школу и заняться выращиванием фиалок, если ей так хотелось. Поленька же обязана была всё и всегда доводить до конца. Ну, может быть, это и неплохо. Так же неплохо, как быть здоровым. Быть здоровым и всё и всегда доводить до логического завершения – очень даже хорошо, если вдуматься. А что дети иногда завидуют болезням и вседозволенности – так на то они и дети. Мы-то с вами, уважаемый читатель, уже давно взрослые и давно понимаем, что такое хорошо и что такое плохо.